Блог о.Сергия Кондакова

Святитель Серафим и Московская патриархия ¹

С 1-го по 4-е декабря 2011 г. по инициативе подворья Московской патриархии в г. Софии состоялись церковно-общественные мероприятия в честь 130-й годовщины со дня рождения архиепископа Серафима (Собо­лева), почитае­мого в Болгарской Православной Старостильной Церкви (после его прослав­ления в 2002 г.) как Святителя Серафима, Софийского Чудотворца.

Одним из центральных событий этих мероприятий явилась презен­тация книги «Жизнеописание архиепископа Серафима (Соболева)» моло­до­го русского историка Андрея Кострюкова. Не ставя перед собой задачу критического обзора этого в целом интересного труда, данная статья посвящается лишь одной из разработанных в книге тем: отношениям святителя Серафима и Московской патриархии (МП). В историческом плане в этих отношениях очень четко просле­живаются два периода. Пер­вый – пребывание святителя в юрисдикции Русской Православной Церкви Заграницей (РПЦЗ) – продолжается до конца Второй миро­вой войны. Второй – с момента его перехода в юрисдикцию Московской патриархии вплоть до кончины в 1950 году. Во время первого периода святи­тель Серафим является членом Синода РПЦЗ и его отношения с церковной властью Москвы проходят преимущественно в русле отношений этих двух рус­ских юрисдикций между собой. Исключительно важно проследить возникно­вение и историческое развитие противоречий в этих отношениях, ибо вне сего контекста невозможно правильно понять побуждения, которыми руковод­ство­вался святитель Серафим на своем нелегком, а подчас исключительно сложном пути.

* * *

31 июля 1927 г. Нижегородский митрополит Сергий (Страгородский), который в то время управляет Русской Православной Церковью, издает свое печально знаменитое «Послание об отношении Русской Православной Церкви к гражданским властям» (наиболее известное под названием «Декларация»). Эта Декларация отмечает начало безусловного подчинения Церкви в России большевистской власти и ее превращение в придаток политической системы. В ней митрополит Сергий требует, чтобы и загра­ничные архиереи декларировали свою лояльность к СССР и его коммуни­сти­ческому правительству. В ответ Синод РПЦЗ объявляет о прекращении своего административного подчинения Московской церковной власти, а в 1931 г. он разрывает и церковное общение с ней. В своем труде Андрей Кострюков подтверждает право Зарубежного Синода отказать в лояль­ности большевикам и в то же время оправдывает политику митро­полита Сергия. Автор обосновывает свое мнение, представляя различия между Зарубежным Синодом и Москвой не как принципиальные, а как обуслов­ленные единственно разными политическими условиями, в кото­рых действуют эти две русские юрисдикции. Кострюков пишет: «Митро­по­лит Сергий, испыты­вавший серьезное давление со стороны богоборцев, шел путем компромисса ради своей паствы. Митрополит считал, что таким способом Патриаршая Церковь сможет дожить до прекращения гонений. Только забота о пастве оправдывает согласие митрополита Сергия на компромисс с богоборцами.

Но заботой о пастве объяснялась и политика Заграничного Синода. Компро­мисс с безбожной властью стал бы причиной ухода из Русской Зарубежной Церкви в маргинальные структуры миллионов русских эмигран­тов, которые мечтали об освобождении России от поработивших ее безбожников.» ²

Но если бы на самом деле такими были соображения Заграничного Синода относительно компромиссов с безбожной властью в России, то нравственные основания подобной позиции были бы весьма сомнитель­ными. Выходит, что Синод был озабочен прежде всего тем, как среагирует его паства, которую он боялся потерять, а не руководствовался принци­пиальными соображениями, отвергая пресловутую Декларацию митро­полита Сергия, провозглашающую от имени Церкви полную солидарность с политикой богоборческой советской власти – той самой власти, которая к тому времени уже десять лет подвергала Русскую Православную Церковь (РПЦ) неслыханным гонениям.

С другой стороны, неприемлемо определение политики митрополита Сергия (Страгородского) просто как компромисса с большевиками. Известно, что в своем стремлении смягчить гонения на Церковь ряд компромиссов с коммунис­тами допустил во время своего управления до 1925 года и св. патриарх Тихон. Но он никогда не позволял безбожникам подчинить себе церковное управление. Политика же митрополита Сергия – это не только компромисс с богоборцами, это полное и безусловное подчинение Церкви их власти. Церковь абсолютно теряет свою внутрен­нюю свободу. Сама высшая церковная власть в лице митрополита Сергия и его Синода, единолично им назначенного и персонально одобренного советскими спецслужбами, начинает содействовать политике воинствую­щего атеизма по уничтожению Русской Православной Церкви. Тем самым власть наносит удары Церкви руками самой высшей церковной власти. Начало положено уже весной 1927 г., когда митрополит Сергий начинает необъяснимо и беспричинно перемещать архиереев с кафедры на кафедру, несмотря на протесты паствы и самих архиереев. Это делается под диктовку репрессивных советских органов в лице Главного политического управления (ГПУ), которое настаивает, чтобы неудобные для него епископы были устра­нены. А это – лучшие архипастыри. Следующим анти­цер­ковным распоряжением митрополита Сергия тоже, конечно, под диктовку ГПУ, был приказ поминать в церквях на ектеньях в соответ­ствующих прошениях советскую власть! Советская пресса полна издевательств: мы – атеисты, нам вообще не нужна никакая церковь с ее молитвами! Вы сами это делаете добровольно и по вашему желанию! В то же время совесть верующих расп я та – они с тяжелой душой слышат, как в церкви их пастыри молятся за успехи богоборцев, заложивших в программу своей партии цель – полное уничтожение любой веры в Бога. Позднее, в 1930 г., митрополит Сергий заявляет всему миру, что в Советском Союзе не существует гонений за веру (в интервью центральным советским газетам), а если и имеют место репрессии в отношении клириков и верующих христиан, то не ради их веры, а за совершенные ими политические преступ­ления. Тем самым, увы, стратег новой церковно- политической линии Москвы поругал подвиг и память всех известных и неизвестных исповедников и новому­чеников Русской Православной Церкви, пострадавших за веру от большевиков. Более того, митрополит Сергий запрещает в церквах возносить молитвы о страждущих в советских тюрьмах и концлагерях священнослужи­телях, объяв­ленных самим церковным руководством политическими преступниками, а поминание их имен в церкви принимается как политическая демонстрация против советской власти. Митрополит Сергий и его Синод даже запрещают слу­жить панихиды по убиенным и погибшим в нечеловеческих условиях советского ГУЛАГа священнослужителям и мирянам все по той же при­чине – это полити­ческие преступники, и молитва о них будет расце­нена как политическая демонстрация. По всей стране поднимается волна протестов архиереев, клириков и верующих против этой анти­церковной политики церковного руководства. На протестующих с беспощадной жесто­­костью обрушиваются удары советского репрессив­ного аппарата. Тот, кто отказывается подчиниться митрополиту Сер­гию, подвергается арестам и осуждениям на различные сроки тюремного заключения или ссылке. Конечно, они осуждаются советскими трибу­налами не за церков­ную, а за политическую, «контрреволюционную» деятельность.

Очевидно, что политика митрополита Сергия не исчерпывается ком­про­миссами, побуждаемыми «заботой о пастве»; она ведет к полной и безусловной капитуляции церковного управления перед богоборческой властью, вследствие чего само церковное управление превращается в средство борьбы с Церковью. Именно с этим не могут согласиться мученики и исповедники веры – митрополит Кирилл (Казанский), митро­полит Иосиф (Петровых), митрополит Агафангел (Преображенский) и огромное множество их единомышленников, кото­рые прерывают церковное общение с митрополитом Сергием (Страгород­ским) и его Синодом. Именно с таким демоническим издевательством над Церковью не может согласиться Синод Зарубежной Церкви во главе с митрополитом Анто­нием (Храповицким). С этим не может согласиться и член Синода епископ Серафим (Соболев), который находится вне молитвенного общения с митрополитом Сергием не только из-за своей принадлежности к Зарубеж­ной Церкви, а по совести. По свидетельству протопресвитера Георгия Шавельского, ³ которое приводит Кострюков, епископ Серафим (Соболев) не только крайне отрицательно высказывался по отношению к советской власти, называя ее бесовской властью, но также осуждал и политику митрополита Сергия, что вовсе не удивительно, учитывая вышеиз­ложен­ные проявления этой политики, свиде­тель­ствующие о несостоятельности утверждения г-на Кострю­кова, что «...только забота о пастве оправдывает согласие митрополита Сергия на компромисс с безбожниками ...».

Даже этого беглого обзора церковной политики митрополита Сергия доста­точно, чтобы непредубежденный читатель смог оценить ее несовме­сти­мость с поведением пастыря доброго, душу свою полагающего за овец.

* * *

Посмотрим, насколько основательн ым является другое утверждение автора: « Митрополита Сергия обвиняли в предательстве интересов Церкви, хотя его задачей было именно сохранение Церкви от полного уничто­жения, которое заду­мали коммунисты.» ⁴

Хотя автор и рассуждает с подкупающим антикоммунистическим пафосом, в то же время он полностью оправдывает сергианский подход, отрицая его предательскую сущность и предательское отношение к вере. Данная позиция является одним из оснований мировоззрения, называемого сергианской идеоло­гией. Согласно всем ее апологетам, митрополит Сергий и его единомышленники прилагают усилия, чтобы «спасти» Церковь от уничтожения. Данная постановка вопроса неприемлема с церковной точки зрения, ибо – как неоднократно подчер­кивают многие русские ново­мученики и исповедники – не мы спасаем Церковь, а Господь в Церкви спасает нас. Сергианская позиция по самой своей сущности несовместима с духом церкви Христовой и древнехристианским пониманием о том, что кровь мучеников является семенем, из которого вырастает Церковь. Церковь созидается на подвиге мучеников, а не на соглашательстве, рожденном малодушием или нравственной капитуляцией перед ее пала­чами. Сергианство как идеология сводит Церковь к ее внешней форме земной организации или по меньшей мере придает этой форме и ее «спасению» центральное значение. Это в принципе неприемлемо. Вот почему епископ Серафим (Соболев), несомненно, по убеждению подписал Окружное послание Архиерейского собора РПЦЗ 1927 г., которым отвер­гается административное подчинение московскому Синоду.

Давайте посмотрим, исполнила ли сергианская политика своими собствен­ными средствами задачу, которую, как она объявила, ставит перед собой – сохранение Церкви от полного уничтожения. К началу Второй мировой войны, т. е. через немногим более десяти лет после начала нового церковно-полити­ческого направления сотрудничества с богоборцами, на всей территории Совет­ского Союза осталось менее двухсот действующих храмов, вместо нескольких десятков тысяч до революции. Не осталось ни одного действующего монастыря вместо более десяти тысяч ранее суще­ствовавших. На свободе, на своих кафедрах, находятся четыре архиерея, включительно и митрополит Сергий. Более двухсот архиереев, полу­чивших хиротонию как до большевистского переворота, так и в последующие два с небольшим десятилетия, казнены по приговору суда или без суда, погибли в концентрационных лагерях и тюрьмах. Из тех, кто остался в живых, многие находятся в местах лишения свободы или сосланы в глухие сибирские леса или пустыни Средней Азии и обречены на медленную и мучительную смерть. Вот итоги сергианской политики «спасения Церкви». В результате последней волны репрессий в т. наз. «ежовские времена» – 1937 – 1938 г. в ГПУ даже закрыт отдел, занимаю­щийся уничтожением Церкви за отсутствием предмета деятельности. Его зловещий руководитель Евгений Тучков освобожден от занимаемой должности и начинает читать лекции по атеизму, т. к. для него больше нет работы. Вот логический конец соглашатель­ской сергианской политики. От всей Русской Православной Церкви остались легально существовать лишь незначительные остатки, которые большевики не уничтожают до конца, только чтобы поддерживать перед внешним миром, при содействии самого церковного управления, наглую ложь о том, что в Советском Союзе существует свобода религии.

Конечно, прежде всего большевики расправляются с исповедниками, теми, кто стойко защищает свою веру и отделяется от соглашательской сергианской иерархии, но они также беспощадны и к той части духовен­ства и паствы Русской Православной Церкви, которая подчинилась митро­политу Сергию и его Синоду. В результате была репрессирована даже большая часть состава сотрудничавшего с богоборцами сергианского Синода. В 1937 г. расстрелян даже митрополит Тверской Серафим (Александров), которого церковный народ в Москве называл «митропо­литом Лубянским» за его тесные связи со специальными службами (на улице «Лубянка» в Москве находилось главное здание ГПУ). Планы богоборцев предусматривали крайней целью полное уничтожение Церкви и потому не удивительно, что в какой-то момент пришел черед и тех иерархов и клириков, которые согласились сотрудничать с ними. Такую тактику – использовать до конца свои жертвы перед тем, как их уничтожить – большевики усвоили давно.

Нельзя, однако, забывать, что прежде чем стать жертвами сталинского террора, сергиане были его сотрудниками. В 1930 г. митрополит Сергий заявил перед всем внешним миром, что в Советском Союзе нет никаких религиозных гонений, а репрессированные священнослужители и верую­щие попадают под удары закона исключительно за свои политические преступления против советской власти. Этим заявлением он развязал руки богоборцам для физи­ческого уничтожения Церкви. Именно непосред­ственно после этого, с 1930 по 1932 г. разрушено более 90% храмов в России, а большая часть остальных поругана и превращена в клубы, склады, кинотеатры и т. д. Внешний мир не может вмешаться, ибо церковное руководство объясняет закрытие храмов жела­нием самих верующих и не только не протестует, а благодарит советскую власть за внимание и заботу о потребностях верующего народа. Для сравнения напомним, что всего за несколько лет до этого, в 1923 г., большевики вынуж­дены под натиском международной общественности освободить св. патриарха Тихона после того, как его целый год держали в заключении и подготавливали судебную расправу над ним и смертный приговор. Кульми­национным моментом стала нота Великобритании, которая пригро­зила советскому правительству разрывом дипломатических отношений, если не будет выполнен ряд условий, среди которых – прекращение гоне­ний за религиозные убеждения. Однако теперь, после публичных декла­раций церковного руководства о том, что верую­щие в Советской России имеют полную свободу, у международной обще­ственности уже не было оснований вмешаться, и физическая ликвидация Церкви продол­жилась без затруднений.

Но даже и это не сам ая большая услуга, оказанная сергианской политикой богоборческой власти. Самым тяжелым ударом, который митрополит Сергий наносит Русской Православной Церкви, является крушение моральных устоев клира и лишение его духовно-нравственных сил, необходимых для твердого противостояния террору безбожников. Насколько митрополит Сергий раболепен по отношению к властям, настолько он деспотичен к беспомощным архиереям и священству. Как только поднялась первая волна протестов против его новой политики, он предпринимает крутые меры: расправляется с самыми стойкими своими противниками – угрозами, лишением кафедр, запрещениями в священно­служении. Он требует беспрекословного подчинения, ибо он – «канониче­ский» первоиерарх. Его «каноническая» власть, угодна большевикам, которые всех несогласных немедля подвергают арестам. Многие чув­ствуют себя в безвыход­ном положении, ими овладевает отчаяние и они начинают сдаваться. Кто – из страха перед репрессиями, кто – из страха церковных наказаний, кто – потому что боится впасть в раскол. В конеч­ном итоге большинство священнослу­жителей оказалось на стороне митрополита Сергия. Они последовали за ним и покорились, но не по своей воле, а сломленными, вопреки своей совести. Народ видит, что его предали те, кто должен им руководить и поддерживать, он чувствует, что уже не может доверять своим пастырям. Это порождает в народе тяжелые разочарования, угнетает его дух, приводит к потере усердия в вере, ревности в стоянии за истину. По мере того, как утверждалась власть митро­полита Сергия над Церковью, угасали духовно-нравственные сопротивительные силы церковного народа. На первый взгляд может показаться, что при патриархе Тихоне Церковь находилась в идентичном положении – была так же беззащитна перед произволом богоборческой власти. Но это не так. В то время Церковь обладала огромным духовно-нравственным потенциалом и могла противостоять внешнему насилию. Теперь именно эти силы сломлены как у духовенства, так и у верующих, подчинившихся сергианскому управлению. Это, в сущности, и явля­­­лось главной целью большевиков – уничтожение моральных сил церковного народа. Наконец, через десять лет после революции, они добились этого, благо­даря содействию, оказанному им митрополитом Сергием. Последую­щее разру­ше­­ние храмов и вообще церковных святынь было вторичной, более легкой задачей.

Эту картину сергианского управления с его последствиями нам следует иметь ввиду, чтобы определить, соответствует ли истине следующее основное утверждение г-на Кострюкова, разработанное в его книге. По мнению автора архиепископ Серафим «... никогда не переносил на Московскую Патриархию преступления коммунистов». ⁵ В этом, однако, полное смешивание понятий, причем автор игнорирует вопрос об отношении святителя к политике сергиан­ского руководства, а это отношение, как об этом упоминалось ранее, было однозначно отрицательным. Автор представляет читателям Московскую патри­ар­хию как единое целое, которое, как он пытается внушить, не имеет отношения к преступлениям коммунистов. Это, однако, не отвечает истине. Сергиан­ская верхушка имеет отношение к преступлениям коммунистов против Церкви, ибо она им содействовала. И эту ответственность невозможно скрыть за горами страданий подчиненного ей клира и верующего народа. В сущности точное размежеваниe состоит не в отношении святителя Серафима, с одной стороны, к большевицкой власти, а, с другой, к Москов­ской патриархии как в целом; оно состоит в отноше­нии святителя Серафима, с одной стороны, к сергианской идеологии и управленческой верхушки, а с другой стороны, к страждущему церков­ному народу и клиру, порабощенными этим управлением. Вот две части единого целого, называемого Московской патриархией. Несомненно, что в период между двух войн Заграничный Синод и в частности святитель Серафим не могут принять предательскую роль, которую исполняет высшее управление Московской патриархии, из-за чего они и прерывают церковное общение с этой иерархией. Совсем другим было их отношение к клиру и верующим, страдаю­щим как от большевистского террора, так и от предательских действий своего священноначалия. Именно их имеют ввиду иерархи, духовенство и верующие свободной части Русской Церкви за границей, когда возносят молитвы к Богу о «страждущей Церкви» на Родине. И, конечно, они имеют ввиду и гонимую катакомбную Церковь, с которой они солидарны в наивысшей степени и пред исповедническим подвигом которой они преклоняются.

Итак, можно сделать вывод, что утверждение г-на Кострюкова о том, что святитель Серафим «никогда не переносил на Московскую Патриар­хию преступ­ления коммунистов» не соответствует истине. Это мнение было бы справедли­вым, если бы звучало так: архиепископ Серафим никогда не перено­сил на верующих и клир Московской патриархии преступления ее управляющей верхушки. Это различие чрезвычайно важно иметь ввиду, чтобы понять мотивы святителя Серафима, когда он в конце Второй мировой войны принимает решение перейти в юрисдикцию Московской патриархии.

* * *

Далее автор «Жизнеописания архиепископа Серафима (Соболева)» излагает некоторые аргументы, очевидно, с целью приуменьшить или вообще свести к нулю в сознании читателя принципиальные различия, существующие между церковными позициями святителя Серафима и Московской церковной власти в период между двумя мировыми войнами.

При внимательном рассмотрении, однако, эти «аргументы» очень четко обрисовывают упомянутые различия, однако ни коим образом не могут привести к выводу автора (о том, что для святителя не существовало особой разницы между Заграничным Синодом и церковной властью Москвы), а напротив, они определенно приводят к противоположному выводу. Давайте рассмотрим по порядку эти аргументы.

Первый аргумент состоит в том, что до конца 40-х годов священники МП, которым удалось вырваться из Советского Союза, принимались в РПЦЗ в своем сане, причем, от них даже не требовалось покаяния. Архи­епископ Серафим тоже участвовал в принятии этого решения архиерей­ским Собором в 1938 г. В связи с этим, однако, следует учесть, что в данном случае речь идет не только о тех священниках, которые подчини­лись сергианскому управлению. Что же касается последних, то они были скорее жертвами сергианской политики, чем ее сторонниками. Вот как один из исповедников, сумевший вырваться из кошмара советской действительности, протоиерей Михаил Польский, описывает состоя­ние духовенства и верующих, подчинившихся митрополиту Сергию: «…подчи­нив­шиеся митр. Сергию не без борьбы и нравственного страдания подчинились, и сказать, что подвластные ему довольны и сознают, что идут верным и добрым путем, значит оклеветать народ наш. Тяжкая нужда, теснота отовсюду, преда­тель­ство изнутри сломили и поработили людей». ⁶ Отсюда понятно, почему Заграничный Синод принял такое пастырское решение, но это совсем не означает, что оно распространялось и на сергианских вождей, осуществивших или поддерживающих это «преда­тельство изнутри».

В качестве д ругого аргумента Кострюков указывает на то, что архиепископ Серафим не осуждал иерархов, «признавших по принуж­дению советскую власть». Это действительно так, но это совсем не означает, что святитель считал приемлемой их церковную позицию. Это абсолютно разные вещи.

Несомненно, что святитель не осуждал даже самого митрополита Сергия. Основополагающий христианский закон не судить впавшего в грех. Это, конеч­но, не означает, что сам грех делается приемлемым, особенно когда он сознательный. А здесь речь идет именно о сознательных заявлениях и действиях, ущемляющих Церковь. К тому же в данном случае святитель Серафим не был исключением среди заграничных иерархов. Сам председатель Заграничного Синода, митрополит Антоний (Храповицкий), подает прекрасный пример того, как можно обличать грех и в то же время любить грешника. В частном письме к митрополиту Сергию (Страго­родскому) от 6 мая 1933 г. митрополит Антоний обличает его за то, что он продал чистоту веры и за это подлежит церковному суду – за свое само­управство и союз с безбожниками; за то, что поклонился «исконному врагу нашего спасения»; за то, что похулил и унизил подвиг новому­чеников и исповедников; за то, что все свои силы устремил на то, чтобы жить в мире с хулителями и гонителями Христа и Его Церкви. Но в этих обвинениях нет осуждения, они сопровождаются самым сердечным увещанием: «Умоляю Вас, как б. ученика и друга своего: освободитесь от этого соблазна, отрекитесь во всеуслышание от всей той лжи…». Письмо заканчивается словами: «Не отвергайте же дружеского призыва сердечно любившего Вас и продолжающего любить». ⁷ Подобное отношение к митрополиту Сергию прояв­ля­ют и исповед­ники в России, которые самым непосредственным образом страдали от послед­ствий его политики. Следующий эпизод, описанный протоиереем Михаи­лом Польским, наглядно иллюстрирует их великодушие и готовность простить митро­полита Сергия при первых же признаках покаяния с его стороны: «В Прощеное Воскресенье в 1929 г. (как мне писали в ссылку) митр. Сергий в своем храме просил прощения у народа. Он говорил так грустно, так печально, так признавал свои проступки перед народом, и просьба о прощении носила такой искренний характер, что всем стало его жаль до крайности, и даже те, кто у него и его клира не причащался, подошли к нему под благословение.» ⁸ Этот случай показывает, что митрополит Сергий не был бессовестным человеком, иногда совесть его мучила и он до такой степени сознавал греховность своего выбора, что прилюдно каялся в этом. Но, к сожалению, после этих робких шагов в спасительном направ­лении, он и остановился, так что на деле не соизволил отречься от преда­тельского союза с гонителями Церкви. Его совесть была поражена нечто более сильнее, что мешало ему внять призывам митрополита Анто­ния и русских новомучеников. О. Михаил Польский очень точно описы­вает это: «Итак, выход из положения у митр. Сергия всегда есть. Он каяться может и знает свои грехи. Не в закоулке, а вслух всей Российской Церкви он бы мог сказать, что попытки примирения с властью и уступки ей напрасны, что Церковь ведется к уничтожению, что церковные люди страдают без всяких политических преступлений против власти, а за одну только свою ревность по вере… сделать это и идти на Голгофу он бы мог.» ⁹

Непосредственно связан с предыдущим следующий аргумент г-на Кострю­кова: позиция архиепископа Серафима была значительно умерен­нее той, которой придерживалась РПЦЗ в целом. Посему на него не было наложено запрещение в священнодействии, объявленное Синодом митро­по­лита Сергия (в 1934 г.), наложенное Московской церковной властью на большую часть заграничных архиереев ( на восемь из них, во главе с митрополитом Антонием). Отсюда делается вывод, что святитель Серафим не был «активным противником Московской патриархии». В действитель­ности, не только святитель Серафим, а и никто из заграничных архиереев не был «активным противником Московской патриархии», но все они, включая святителя Серафима, были принципиальными противниками соглашательской политики ее руководства. Впрочем, все, кому были известны великодушие и любовь святителя Серафима, знают, что он никогда не позволял себе резких высказываний даже в адрес своих самых непримиримых недоброжелателей. И поэтому возможно, что он, в отличие от других заграничных архиереев, не привлекал к себе внимания и не вызывал раздражения митрополита Сергия. Кроме того, следует учесть весьма важное в данном случае обстоятельство, что богословские труды святителя Серафима посвящены главным образом догматическим вопро­сам, он больше обличает современные ему отклонения от право­славного учения в русской богословской мысли, и менее касается экклезиоло­гических тем, в силу чего проблема отношений между Заграничной Церковью и Московской церковной властью не является центральной в его сочинениях. Однако, вне всякого сомнения, он был противником сергиан­ской церковной политики, что весьма хорошо видно при рассмо­трении следующего аргумента. Хотя г-н Кострюков приводит его для подтвер­ждения своего мнения, этот аргумент в сущности самым категори­ческим образом обращается против утверждения автора и доказывает противное. Вот этот аргумент: архиепископ Серафим вел переписку с двумя иерар­хами из юрисдикции Московской патриархии – архиепи­ско­пом Вениа­мином (Федченко­вым) и митрополитом Елевферием (Богоявлен­ским). Важно, однако, то, что он им писал. В письме от 1934 г. к архиепископу Вениамину (которое цитирует г-н Кострюков), святитель Серафим, выражая к нему лично самое теплое и сердеч­ное отношение, в то же время совсем объективно критикует церковную позицию своего бывшего совыпускника Петербургской Академии, подчеркивая, что своим добро­воль­ным признанием советской власти он совершает «грех, боль­ший, чем ересь», чем одобряет ее «бесчисленные злодеяния» по уничтожению русского православного народа и Церкви, подвергает осуждению «бесчис­ленный и доблестный сонм новых мучеников и исповедников», провали­вает «в пропасть все церковное здание». ¹⁰ Вот какова его действительная оценка сергианской церковной позиции.

Далее г-н Кострюков о тмечает, что архиепископ Серафим отправил в Россию через упомянутыми архиереями несколько экземпляров своей книги «Новое учение о Софии Премудрости Божией» ¹¹ , в которой крити­кует еретические взгляды парижского богослова протоиерея Сергия Булгакова, причем особо подчеркивает, что эти книги были адресованы именно митрополиту Сергию. Но разве есть что-то удивительное в том, что святитель Серафим заботится оградить больного, страдающего тяже­лой болезнью от заражения другой болезнью, не менее опасной? Святитель действительно вел корреспонденцию с митрополитом Елевферием по вопросу о софианской ереси и побудил его поставить вопрос об ее осуждении. Но забота святителя о том, чтобы предохранить от еретических заблуждений клир и паству, подчиненные митрополиту Сергию, совсем не озна­чает признание церковной власти последнего, вне зависимости от проводи­мой им политики, как это пытается внушить автор. Кроме того, нельзя забывать о том, что святитель Серафим не мог бы послать свою книгу первоиерарху Русской Православной Церкви, митрополиту Петру (Полянскому), который находился в заточении на дальнем севере за полярным кругом. Святитель Серафим не мог бы послать свою книгу и митрополиту Кириллу Казанскому (Смирнову), бесспорно являющемуся в то время самым авторитетным русским архиереем (первым среди троих кандидатов на должность патриаршего местоблюстителя, на которого указал патриарх Тихон), также находящемуся в заточении в Сибири. Святитель Серафим не мог бы послать свою книгу и ни кому-либо из архиереев-исповедников, заявивших о своем отделении от митро­по­лита Сергия, ибо даже в России не было известно о месте заточения большин­ства из них, а о некоторых – даже о том, живы ли они вообще.

Посылая свою книгу митрополиту Сергию через митрополита Елевферия, святитель Серафим пользуется единственным возможным способом, чтобы она стала достоянием православных христиан в России.

* * *

Г-н Андрей Кострюков завершает обзор отношений святителя Серафима и Московской церковной власти предвоенного периода важным для построения своей логической конструкции выводом, а именно: что архиепископ Серафим «… не сомневался в полномочиях митрополита Сергия (Страгородского)». ¹² Тот же вывод предлагается и в другой, еще более четкой формулировке: «Таким образом, еще до начала Второй мировой войны, архиепископ Серафим фактиче­ски признавал власть митрополита Сергия законной». ¹³ Для сергианского мышле­ния это много значит, ибо формально законный, формально канониче­ский епископ обладает непререкаемой властью, его прещения имеют силу, даже когда они не согласуются с канонами. А отделение от него по какой бы то ни было причине является расколом и приводит к отпадению от Церкви. Формально канонический иерарх имеет право совершать любые безобра­зия, но несмотря на это все обязаны ему подчиняться. Наше время обогатило этот аспект сергиан­ской доктрине и довело его до абсурда. Сегодня некоторые из апологетиков официального православия не стесняются твердить, что даже если «официаль­ный» епископ открыто исповедует ересь, он не перестает быть «каноничным».

Не трудно убедиться, что этот вывод г-на Кострюкова столь же далек от истины, как далека сергианская ментальность от свободного во Христе духа святителя Серафима. Главный вопрос для святителя был не только и не един­ственно тот, является ли церковная власть Москвы законной по своему происхождению, а тот, являются ли действия этой власти закон­ными. Для святителя Серафима законность в Церкви неразрывно связана с истиной. Любое из постановлений церковной власти может быть оценено с точки зрения его соответствия истине, и если оно ей не соответствует, то такое постановление не может быть признано канони­ческим и имеющим обязательную силу. Противное означает разрыв связи между истиной и канонами и превращение последних в автономную формально-законовую систему правил, которую можно ловко исполь­зовать для обоснования любой позиции. Последнее митрополит Сергий (Страгородский) постоян­но демонстрировал. Напротив, образ действий святи­теля Серафима показывает, что ему было глубоко чуждо подобное формальное, законическое мышление. Когда в 1934 г. митрополит Сергий позволил себе «запретить» восемь архиереев Заграничного синода во главе с его председателем митрополитом Антонием (Храповицким), святитель Серафим, хотя лично и не был в списке «запрещенных», не признает этого решения, продолжает оставаться в составе Синода, участвует в его заседаниях и сослужит с «запрещенными». Отсюда не трудно сделать вывод, насколько неубедительно утверждение, что еще до Второй мировой войны святитель Серафим фактически признавал власть митрополита Сергия законной.

Итак, обобщая изложенное, можно определить церковную позицию святи­теля Серафима в период от издания Декларации митрополита Сергия 1927 г. до Второй мировой войны следующим образом: святитель всегда был абсолютно лояльным членом Заграничного Синода; по внутреннему убеждению, руковод­ствуясь принципиальными соображениями он принимает решение о прекраще­нии церковного общения с иерархией Московской патриархии; он не признает наложенные митрополитом Сергием запрещения заграничных иерархов и, как большинство архиереев за границей, не признает его церковной власти над собой, ибо расценивает его церковную политику как неприемлемую для Церкви; для него особен­но недопустимо сотрудничество митрополита Сергия и его Синода с советской властью (которую святитель открыто называет «сатанин­ской»), приведшее в конечном итоге к полному подчинению церкви. В то же время он с состраданием относится к порабощенному безбожниками русскому народу, жаждет освобождения своей страны и, особенно в начале войны, желает возвращения на родину, чтобы трудиться на благо возрождения Церкви Христо­вой в России. Можно со всей определенностью утверждать, что в этот период святитель Серафим не считает для себя возможным признать Московскую церковную власть над собой и соединиться с ее иерархией, как поступили некото­рые из архиереев эмиграции.

* * *

Как в таком случае объяснить переход святителя Серафима в Московскую патриархию после войны, в 1945 г.? Логика исследователей, связанных с сергиан­ской доктриной, понятна: согласно ей для Владыки это был естествен­ный поступок, ему ничего не пришлось менять в своих взглядах и своем отношении к Московской патриархии, ибо и раньше они не были отрицатель­ными, и он фактически признавал власть митрополита Сергия законной и не сомневался в его полномочиях. Однако, это утвер­ждение совсем не соответ­ствует действительному положению вещей, в чем мы уже убедились. Напомним: что касается клира и верующих, которые страдали от гонений богоборцев, то к ним святитель не только не имел отрицательного отношения, но всей душой сострадал им – и стойким исповедникам, и другим, тем, кто подчинился сергиан­скому Синоду. Напротив, к Московской церковной власти у святителя было другое отношение. Он вполне определенно заявлял, что сергианская церковная позиция – это хула на русских новомучеников и исповедников (см. выше цитату из письма митрополиту Вениамину (Федченкову)).

Но все же как можно объяснить его решение перейти в Московскую патриар­хию после войны?

В свое м привычном стремлении отыскать простой ответ на этот вопрос мы можем испытывать сильные недоумения. Об этом нас предупреждает иеромонах Серафим (Роуз), который в подобном случае сказал: «...Церков­ная жизнь очень часто не может уложиться в удобные, рациональные и канонические катего­рии.» ¹⁴ Действительно, в сложных ситуациях реальной жизни необходимо внимательное исследование мотивов, чтобы понять то или иное действие. Можем ли мы согласиться с тем, что святитель Серафим мог допустить компро­мисс со своей совестью перед лицом новой реальности после вступления советской армии в Болгарию? Это крайне неубедительно. Святитель давно и абсолютно забыл о себе самом, он оставил все личное и полностью предал свою жизнь в Божии руки. Вспомним, о том, что непосредственно после своей хиротонии в 1920 г., во время революции, он объявляет о своей готовности остаться в Советской России и принять неминуемую мученическую смерть при наступлении Красной армии на Одессу. Можно ли тогда предположить другое: то, что святитель был вынужден предпринять этот шаг из чувства пастырской ответственности за судьбу своих духовных чад и всей своей паствы, дабы попытаться таким образом сохранить их от коммунистических репрессий? Репрессиям было подвергнуто большинство русских эмигрантов первой волны, оказавшихся после войны в странах, попавших в зону советского влияния. Бесспорно, забота о «малых сих», вверенных ему Господом, была одной из главных причин, ради которой пастырь добрый не пожелал даже подумать о возможности эмигрировать в другую страну, вне сферы влияния советской власти, той власти, которую он продолжал считать «сатанинской» в силу ее богоборческого характера. Он остается в Болга­рии, хотя знает, какая опасность ему грозит под властью комму­нистов и что он не может быть спокойным даже за свою жизнь. Напротив, у него есть все основания предполагать, что он будет репрессирован. Больше­вистским спецслужбам были хорошо известны его «провинения» перед советской властью: его монархические убеждения, много­летняя активная деятельность в «реакционном» Карловацком Сино­де. За гораздо меньшие деяния церковных лиц в России объявляли «контрреволюционерами», и они становились жертвами репрессивного аппарата.

Вот что пишет святитель Серафим в своих записках 5 декабря 1944 г. (по ст. ст.): «1 дек. ¹⁵ –  день рождения; перед сном очень скорбно было на душе от мысли, что коммунисты убьют, но думал, что хорошо бы сразу убили и соединился со Христом; но жаль будет оставить моих детей; без меня рассыпятся каждый восвояси.» ¹⁶

Впрочем, для святителя уход из Болгарии в эмиграцию вместе с немецкими войсками неприемлем. С самого начала войны Германии и СССР он не разделяет чаяний большой части русской эмиграции, что немецкая армия может освобо­дить Россию от большевиков, он видит в немцах оккупантов, которые также опасны для России, как и сама большевистская власть. 9 ноября 1941 г. святи­тель Серафим пишет в своих записках: «Ах, Царице Небесная, как скорбит моя душа, скорбит смер­тельно: Раньше надеялся, что отстрадается Россия и увидит спасение и возрождение. Ныне новому рабству подпадает – немецкому …». ¹⁷

Обычно отмечают, что святитель был патриотом, что он во время войны не служил молебнов о победе Германии, не благословлял русских эмигрантов включаться в добровольческие корпуса немецкой армии. И это так. И в то же время нужно сделать особое уточнение, что он был русским патриотом, и никогда не стал советским патриотом. В его душе Советский Союз никогда не мог заменить Россию. В течение всей войны в своих молитвенных возгласах к Матери Божией он призывает Ее спасти Россию как от немцев, так и от больше­виков («от Сталина со всей его бандой и всеми комиссарами...»). Таким же образом он молится и о Болгарии. 12-го июля 1944 г. святитель пишет: «...надви­гаются и грозные тучи нависли над Болгарией: большевики прибли­жаются к Болгарии. Сделай так (к Пресвятой Богородице – ск. м., К. Т.), чтобы их не было здесь или ч[то] б[ы] они не сломали режима правительства. Ах утешь нас! Ах обрадуй нас!» А 20 июля того же года: «Господи и Матерь Божия, внушите Народному Собранию вынести решение (куда склониться - к России или к немцам) соответствующее воле Вашей. Спасите Болгарию и всех нас! Вверяю, М. Б., воле Твоей, Твоему Покрову и Народное Собрание и всю Болгарию, и меня, и брата, и всех моих духовных возлюбленных детей!» ¹⁸

Здесь надо упомянуть одно очень важное, даже роковое обстоятельство житейского креста святителя Серафима, ради которого ему было практи­чески невозможно даже думать о том, чтобы снова пуститься в путь, в эмиграцию, сквозь хаос продолжающейся войны. Речь идет о тяжелом болезненном состоя­нии родного брата святителя Серафима, архимандрита Сергия, который жил вместе с ним и о ком святитель постоянно заботится всю свою эмигрантскую жизнь. Трудно себе представить, как много сил и времени отнимают эти заботы у святителя Серафима. Почти каждый день, а часто и несколько раз в день он служит молебны и акафисты, чтобы облегчить состояние своего брата. По ночам, когда архимандрит Сергий не может заснуть из-за своих страданий, святитель Серафим встает на молитву, лишая себя необходимого отдыха, часто проводя в молитве ночи напролет. Почти нет записи в дневнике святителя, в которой не возносились бы молитвы и не упоминалось бы о пережитых им прошедшим днем или ночью тревогах, испытаниях, страданиях в связи с болезненным состоянием архимандрита Сергия.

* * *

Обычно исследователи, связанные с Московской патриархией прини­мают, что святитель Серафим еще в 1943 г. «фактически» прерывает свою связь с Заграничным Синодом и ориентируется к Московской патриархии. В качестве аргумента в пользу этого мнения приводится факт, что святитель не присут­ствует на состоявшемся в Вене Архиерейском совещании осенью 1943 г., на котором участвующие в нем архиереи заявляют, что не признают «избрания» патриархом митрополита Сергия (Страгородского), состоявшееся в сентябре того же года. Одна из записей архиепископа Серафима объясняет нам, что он, в сущности, получает известие об этом совещании слишком поздно, в тот самый день, когда ему нужно было бы уже выезжать. К тому же святитель действи­тельно не скрывает своего нежелания присутствовать на этом совещании, ибо он справедливо предполагает, что немецкие власти будут настаивать, чтобы Зарубежная Церковь объявила на нем, что не признает выбора патриарха Сергия. Это, конечно, не означает, что святитель Серафим был склонен признать этот выбор. Просто он не может согласиться с тем, что Церковь принимает свои решения под политическим натиском. Что касается «избрания» патриарха Сергия (Страгородского) и проводимой им церковной политики, то для святителя они по-прежнему неприемлемы, как и раньше. Об этом свидетель­ствуют записи святителя в 1943 г.: «30 сент. … В алтаре о. А[ндрей Ливен] сообщил, со слов о. прот. Владим[ирского], что Болгарский Синод признал П[атриарха] Сергия. Сведения идут от М. Йосифа и М. Филарета. Да будет воля Твоя. У меня возникла мысль: просить Болг[арский] Синод принять меня в свою юрисдикцию и дать мне автономию, что бы ускользнуть от П[атриарха] Сергия и что бы оградить меня от большевиков.

1 окт. … Очень разстроился от [новости] о. А[ндрея]: Болг[арский] Синод признал П[атриарха] Сергия вчера.

2 окт. … Сегодня осенил Болг[арский] Синод иконой Божией Матери и вручил его в вопросе о признании П[атриарха] Сергия Ея воле и покрову.

 Вчера было стеснение сердца от этого вопроса: о. А[ндрей (Ливен)] сказал в среду за всенощной в алтаре, что Б[олгарский] Синод признал П[атриарха] Сергия. 

А сегодня в 5 ч. вечера о. А[ндрей] прислал писмо: не было в Синоде официаль­н[ого] суждения о П[атриарх]е Сергии, ибо не было по нему офиц[иалного] обрaщения со стороны Советск[ой] власти.

Благодарю Тебя, Царица Небесная…». ¹⁹

Из этих записей видно, что Священный Синод БПЦ имел достаточную свободу действий, несмотря на союзническое положение Болгарии по отношению к Германии. А в сущности, может быть именно благодаря этому. В момент, когда в войне наступает перевес в пользу Сталина, Синод БПЦ может позволить себе установить контакты с советскими властями, а также принять решение о признании интронизации в Москве патриарха Сергия (Страгород­ского). И хотя до официального решения дело так и не дошло, все же склонность к подобному признанию со стороны митропо­лита Софийского Стефана и большинства архиереев производит недоуме­ние.

В своих записках того же дня, 2 октября (ст. ст.) 1943 г., святитель Серафим цитирует мысли первоиерарха Русской Зарубежной Церкви митрополита Анастасия (Грибановского), по всей вероятности взятые из его письма к святителю Серафиму от 3 сентября (ст. ст.), в котором митрополит уведомляет его об интронизации патриарха Сергия:

« М[итрополит] С[ергий] анафематствовал всех рус[ких] епископов, борю­щихся против коммунистов. (мысли светителя Серафима – ск. м., К. Т.)

М[итрополит] А[настасий]: «До сих пор Ц[ерковь] отлучала от себя только еретиков, раскольников и конечно прежде всего неверующих безбожников, а теперь рус[кие] епископы (имеется ввиду Синод митрополита Сергия – ск. м., К. Т.) хотят отделить от общения с Ц[ерковью] всех, подвизающихся в борьбе против упорствующих и убежденных безбожников, вступая этим в противоречие со всеми заветами Христа Спасителя и Его Апостолов (Мф. 18:17; 1 Кор. 16: 22).» ²⁰

Очевидно и сам святитель Серафим разделяет эти мысли. Несомненно также, что он продолжает считать себя и свою паству частью Русской Зарубежной Церкви даже и после того, как Красная армия оккупировала Болгарию и были прерваны все связи как с митрополитом Анастасием, так и со всеми другими заграничными архиереями. Более того, он без колебания открыто заявляет об этом представителю советских властей. 16/29 сентября 1944 г., через двадцать дней после коммунистического переворота, святителя посетил представитель НКВД майор Звонецкий. 19 сентября/2 октября 1944 г. святитель Серафим запи­сывает в своем дневнике:

« 19 сент. Дня три назад был у меня майор Звонецкий ... Звонецкий: «Кому Вы подчиняетесь?» Я: «Заграничному Синоду Р[усской] Церкви.» 

20 сент. М[атерь] Божия, нельзя ли повелеть ч[то] б[ы] енкаведиеры не ходили ко мне. Ох, мне это тягостно …» ²¹

Это показывает, что владыка Серафим ни на йоту не отступил от своих прежних взглядов и не стал считать допустимым то, что прежде считал в принципе недопустимым. Он сохраняет самое теплое и сердечное отношение к митрополиту Анастасию, что засвидетельствовано в его записках:

« 29 дек [1944 г.] Сон: М[итрополит] Анастасий здесь живет. Я ему: Как хорошо, что Вы здесь остались!!!» ²²

Несомненно, святитель Серафим чувствовал митрополита Анастасия своим единомышленником, человеком, на которого можно положиться и рассчитывать. И это было благодаря их единомыслию в вопросах веры, которые всегда имели для святителя Серафима первостепенное значение. Вне всякого сомнения, святитель не одобрял некоторые высказывания митрополита Анастасия и Заграничного Синода, в которых выражалась надежда на то, что немецкое наступление на восток приведет к освобож­дению России. Эти заявления, однако, относились к первым годам войны и отражали появившуюся в то время прогерманскую ориентацию большой части русской эмиграции, которая находи­лась в таком состоянии безысход­ности, вызванной существовавшим в России большевистским игом, что была готова возложить свои надежды на освобож­дение родины на любую внешнюю силу, направленную против советской власти. Эти надежды, казалось тогда, оправдывались, когда появились сведения о массовом восстановлении церковной жизни и фактической свободе, которую немцы предоставляли верующим на оккупированных террито­риях. Святитель Серафим, однако, с самого начала войны не разделяет этих надежд и видит в Гитлере внешнего врага, не менее опасного для России, чем внутренний – большевистская власть. ²³ Святитель также не одобряет возведение в сан митрополита Серафима (Ляде), немца по национальности, и епископскую хиротонию Филиппа (Гарднера) – деяния, которые в какой-то степени были обусловлены церковно-политическими соображениями, ибо не считал, что эти лица достойны высокого архиерей­ского сана и ответственности (особенно что касается Филиппа (Гарднера), оценка святителя, к сожалению, вполне оправ­далась). Святитель Серафим, никогда не питавший ни малейшей иллюзии насчет того, может ли гитле­ров­ская Германия сыграть роль освободительницы России от комму­ни­стической власти, не раз отмечал, насколько его огорчают деяния, вызванные церковно-политическими интересами. В то же время в лице митрополита Анастасия он находит полное понимание и поддержку в том, что для него является самым главным – в сохранении чистоты веры, в борьбе с отклонениями от православного догматического Предания. Это и есть духовная основа взаимных добрых отношений и доверия между этими иерархами. Хотя к осени 1944 г. практически были прерваны все связи с Заграничным Синодом, святитель Серафим все еще придерживается его решений. Так, на заданный о. Голубцовым вопрос он отвечает: «17 окт. … О. Голубцову сказал: нельзя при­знать М[итрополита] Алексия - был собор заграничных архиереев – разве будет давление. О. Г[олубцов]: да.» ²⁴

Дистанцированная позиция святителя Серафима по отношению к герман­ским властям во время войны становится известной и играет положитель­ную роль в отношениях к нему прибывших в Болгарию советских представителей. Вероятно, в то время советские власти искали любой возмож­ности, чтобы привлечь на свою сторону иерархию Русской Зарубежной Церкви. В вышеизло­женной беседе святителя с майором НКВД Звонецким последний выражает мнение, что «Собор соберется и пересмотрит вопрос об отношении Рус[ской] Зарубеж[ной] Церкви к советской власти в виду ея изменения отношения к Церкви». И добавляет: «Несомненно». ²⁵ В этом смысле святитель Серафим, как заграничный архиерей, пользующийся любовью и доверием своей паствы, у которого очевидно отсутствуют какие-либо прогерманские настроения, бесспор­но представлял положительный интерес для советской внешней поли­тики. До Владыки доходят сведения об изъявлениях главенствующих советских предста­ви­­телей в Болгарии, что в отношении к нему и его духовенства «есть распоряжение не трогать, разве если будут бороться против больше­виков.» ²⁶ Очевидно, злободневные политические интересы заставляют большевиков «забыть» до времени о монархических и антикоммуни­стических взглядах святи­теля. Несомненно, все это промыслительно. Еще одно обстоятельство свидетель­ствует в пользу этого. Летом 1944 г. святи­тель ожидает разрешения на публикацию его проповедей. Цензурный комитет, однако, сначала отвечает отказом. Разрешение получено лишь в начале августа, всего за месяц до вступления Красной армии в Болгарию. Это промыслительное опоздание позво­ляет святителю со всей ясностью осознать мрачную перспективу, ожидаю­щую страну. Советская армия уже оккупирует Румынию. Проповеди претер­певают последнюю редакцию, при которой в них устранены прямые антиболь­ше­вистские высказывания – противное явилось бы безумным вызовом накануне угрожающей Болгарии волны коммунистического террора. Впрочем, святитель Серафим, в знак особого Божиего покровительства, удостаивается и других уверений и утешений – не от мiра сего. В его записках мы читаем:

«3 нояб. [1943 г.]… Сон вчера после обеда: в зеленой ризе священнической служил  молебен. А по окончании эту ризу отнесли о. Иоанну Кр[онщадско]му служить молебен.

Сегодня после обеда. Сон: при пробуждении слышал в ушах своих голос: никакого несчастия не будет.

28 дек. Бомбардировка Софии небывалая! Масса убитых и раненых. Массо­вое разрушение домов. Наш район Господь и Матерь Божия сохранили …». ²⁷

Но, несмотря на внешнеполитические интересы, большевистская власть не меняет своего нрава, проявляя параноическое недоверие и подозри­тельность. 27 ноября/10 декабря 1944 г., в воскресенье, в 5 ч. утра (в своих записках святитель Серафим отмечает праздник – память Иконы Божией Матери «Знамение»), в одно и то же время в его скромной квартире на ул. Велико Тырново» и в Кокалянском монастыре (который тогда находился в юрисдикции архиепископа Серафима и где Владыка проводил большую часть времени), был проведен обыск. Воскресают воспоминания о пережи­том в России, начиная с литийного шествия в Воронежском монастыре в 1919 г., когда молодой архимандрит Серафим чудом избежал расстрела от рук большевиков. На четвертый день после обыска, 1/14 декабря, в свой день рождения, святитель засыпает с гнетущими мыслями о том, что коммунисты, вероятно, его убьют. Он возлагает все свое упование на благодатную помощь Матери Божией и Спасителя. Святитель Серафим обладал не просто сильной верой в Бога, а по-детски не сомневающимся и безграничным доверием к Нему. Он всецело предает себя Божией воле, которую жаждет всем своим сердцем и которой следует. Нам трудно даже осознать, насколько это далеко от наших обычных настроений, очень точно выраженных покойным митрополитом Виталием (Устиновым), четвертым первоиерархом Заграничной Церкви: »Верим, да не доверяем...»

* * *

Итак, принципы святителя Серафима не изменились. Изменились обстоя­тель­ства. В 1945 г. по его мнению уже имелся налицо минимум условий, необходимых для перехода в юрисдикцию Московской патриархии. Действи­тельно, в годы Второй мировой войны в церковной жизни в России наступают существенные перемены. Как отмечалось выше, накануне Второй мировой войны Церковь в Советском Союзе, что касается ее легальной структуры, сведена до предела полного уничтожения. Но война меняет текущие планы советского правительства. Внимание переклю­чается на сильного внешнего врага. Для верующих наступает известное облегчение. Значительно сокращается нескончаемый до того момента поток антирелигиозной пропаганды. Советское руководство принимает во внимание факт, что немцы обрели большую симпатию среди местного населения на оккупированных территориях тем, что предоста­вили религиозную свободу. Советская власть хорошо понимает, что может исполь­зовать Церковь для того, чтобы устремить патриотические и рели­гиозные чувства в антигерманское русло. Но не только по этой причине Сталин радикально меняет советскую политику в отношении к Церкви. Важным моти­вом для него являются планы использования ее в целях советской внешней политики после войны, что мы и видим впоследствии.

4 сентября 1943 г. Сталин призывает к себе троих митрополитов: Сергия (Страгородского), Алексия (Симанского) и Николая (Ярушевича). Диктатор объяв­ляет им свою новую церковную политику – восстановление церковной жизни: открытие храмов, духовных учебных заведений, разре­шение на издание официального церковного органа ... Всего через четыре дня, 8 сентября 1943 г., состоялся собор из 19 архиереев, на котором митрополит Сергий был «избран» патриархом Московским и Всероссий­ским. Многих архиереев доставили на собор в Москву на военных самолетах. Кандидат был единственный, голосо­вание – явное. Еще через четыре дня, 12 сентября, вышел из печати первый номер возобновленного официального церковного органа – «Журнала Москов­ской патриархии». События развиваются «сталинскими» темпами, и под соответ­ствующим контролем.

Однако, существует нечто, не поддающееся контролю – освобож­денное рели­­­гиоз­ное чувство народа. Уже при первых веяниях либерали­зации, при первых признаках того, что преследования приостановились, или значительно ограничились, освобожденная вера русского народа выплескивается, как бурная волна, и выясняется, что результаты двух с половиной десятилетий преследо­ваний, мощной антирелигиозной пропа­ган­ды и «безбожных» пятилеток оказа­лись намного слабее того, чего ожидали коммунисты. В докладе спецслужб о праздновании Пасхи в следующем 1944 г., предназначенном для Сталина, сообщается:

« В ночь на 15 и 16 апреля во всех городах и районах союза, где есть действующие православные церкви, состоялась ночная пасхальная служба, т. наз. «заутреня». В г. Москве пасхальная служба проводилась в 30 церквях патриаршеской ориентации и в одной обновленческой, причем все церкви были переполнены верующими. Общее число посетивших церкви в г. Москве на первой «заутрене» приблизительно составляет 120 тысяч человек, но во многих церквях в эту ночь было две и три службы». ²⁸ В наиболее посещаемых московских соборах на службах присутствовало 8 – 10 тысяч человек. Подобные сводки донесений и по Московской области. Эти цифры красноречивы сами по себе. В главных московских соборах на богослужениях присутствовали предста­вители и сотрудники посольств союзных государств и иностранные коррес­понденты, благодаря которым эта информация стала достоянием внешнего мира.

15 мая 1944 г., через 8 месяцев после интронизации, умирает митрополит Сергий (Страгородский). Московская патриархия лишается своего руководителя, являющегося самой противоречивой личностью, основного инициатора и идеолога соглашательской политики, названной его именем. В совет по делам РПЦ и лично его председателю Карпову поступают все более многочисленные просьбы (хотя и в прежнем верноподданническом стиле), об удовлетворении различных нужд Церкви – об освобождении клириков из тюрем и ссылок, о возвращении храмов ... Далеко не все просьбы удовлетворяются, ибо коммунис­тическим функционерам эта тенденция совсем не по нраву, но все же они вынуждены сделать некоторые уступки. Многие инициативы исходят от верую­щих и через епархиальных архиереев поддерживаются патриархией. Поступили даже требования вернуть в храмы из музеев и других государственных учреж­дений мощи некоторых святых. ²⁹ 20 апреля 1946 г., в Великую Субботу, были возвращены мощи св. Сергия Радонежского. Важнее успеха в конкретных случаев было то, что эти инициативы верующих, поддержанные патриархией, по существу являлись попыткой ревизии большевистской государственной поли­тики 20-х годов. И государство не санкционировало это.

В то же время нач инается подготовка к избранию нового патриарха. Было решено, что оно будет проходить уже не на архиерейском, а на поместном соборе. Собор состоялся с 31 января по 2 февраля 1945 г. при участии 171 делегатов от 89 епархий. Присутствовали делегации семи Поместных православ­ных церквей, причем три из них возглавлялись патри­­ар­хами. Патриархом был избран митрополит Алексий (Симанский). Выбор также, как и предыдущий, был предопределен, ибо кандидат был единственный и голосование явное, но присутствие представителей авто­ке­фальных церквей придавало ему авторитет. Сталин щедро осыпал ино­странных гостей дорогими подарками. Их доброжела­тельные отзывы имели очень важное значение для успеха советской пропаганды за рубе­жом, которая провозглашала, что Церковь в СССР пользуется полной свободой и даже поддержкой советской власти. Эта пропаганда становится все более массовой и весьма убедительной, ибо уже может опереться и на объек­тивные данные. Действительно, наряду с умножившимся коли­че­­ством архие­реев, во время войны увеличилось число действующих храмов. Если до войны на всей территории Советского Союза действовало менее 200 храмов и ни одного монастыря, то к окончанию войны уже было около 14 500 храмов и более 100 монастырей.

Что, однако, скрывается за этими цифрами? Согласно исследованию совре­мен­ного русского историка, профессора Михаила Шкаровского, на которые ссылается и Андрей Кострюков, советские власти реально откры­ли в России не более 1000 храмов и вернули Церкви только один монастырь – Троице-Сергиеву Лавру. Даже в годы войны коммунисты закрыли больше храмов, чем открыли. Из всех 14 000 храмов 9 500 были открыты немцами на оккупированных территориях. 2 500 из них были вновь закрыты при возвращении на эти территории Красной армии. Остальное увеличение на 6 600 храмов наполовину было за счет присоеди­ненных к Советскому Союзу в 1939 г. западных областей в результате заключения с Германией известного «Пакта Рибентроппа-Моло­това», и наполовину – за счет присоединенных к Московской патриархии униат­ских общин. Конечно, насчет этих «особенностей» сталинского «церков­ного возрождения» того времени за рубежом не было известно ничего ³⁰ .

Можно со всей определенностью утверждать, что послевоенная советская пропаганда пользовалась большим успехом среди русской эмиграции, ибо весьма умело использовала ее патриотические и рели­гиозные чувства. Так например, две трети паствы святителя Иоанна (Максимовича) в Шанхае решает репатриироваться в Советский Союз и только треть уходит со святителем в эмиграцию. Но не только среди эмигрантов, от которых тщательно скрывается действительная картина советской реальности, создаются благоприятные для советского прави­тель­ства настроения. В самом Советском Союзе во время войны были большие ожидания значительных общественных и церковных пере­мен. Вот что пишет о настроениях того времени известный исповедник Борис Талантов, погибший в советском застенке в 1971 г.: «Все верующие в России считали и считают Вторую мировую войну как гнев Божий за величайшее беззаконие, нечестие и гонение на христиан, имевшее место в России с начала октябрьской революции… В то время в народе и в армии открыто говорили о коренных изменениях внутренних порядков в стране. Народ надеялся, что сразу после окончания войны будут объявлены: свобода занятий и в частности роспуск колхозов, свобода партий и свобода совести..». ³¹

Святитель Серафим также разделяет эти ожидания. Он надеется, что совет­ское правительство продолжит свои положительные действия в отношении Церкви, и Она, наконец, займет подобающее ей место в обществе. В то же время у святителя имелись и некоторые объективные основания для того, чтобы сделать заключение, что Церкви уже предо­ставлена (хотя и ограниченная) свобода, которая позволяет ей развивать свою душеспасительную деятельность среди русского народа. Здесь нужно упомянуть, что духовные чада святителя Серафима отмечают, что он, будучи человеком высокой духовной жизни, в то же время был исклю­чительно простодушным и доверчивым. Его простая и откры­тая христиан­ская душа не могла даже предположить глубину демони­ческого коварства и издевательства советской власти, проявленные в отноше­нии, например, поверивших ее пропаганде и вернувшихся в СССР русских эмигран­тов, большая часть которых была отправлена в концлагеря или сослана в глухие и отдаленные от европейской части края России, а многие были сразу же расстреляны. Люди и информация о них исчезают в советском государстве, как в черной дыре, и мир ничего не знает о происходящем там. Союзные правитель­ства молчат. Некоторые из них, как например, английское, даже покрывают себя позором, содействуя преступлениям сталинского режима тем, что выдают ему беженцев из СССР, находив­шихся в контролируемых ими оккупационных зонах.

7 июля 1945 г. архиепископ Серафим беседует с близкими ему болгарскими епископом Парфением и архимандритом Мефодием, неза­долго до того вернув­шимися из Москвы, где они были в составе церковной делегации, возглавляемой председателем Синода БПЦ экзархом Стефаном.

Делегация имела встречу и с председателем Совета по делам РПЦ Карповым, который в своей речи подчеркнул возросшую мощь и силу Советского государства, которое расширило свое влияние «на всем Ближнем Востоке, и на Севере, и на Юге, и на Востоке и Западе». В беседе со святителем Серафимом епископ Парфений и архимандрит Мефодий высказали коренно противопо­ложные оценки. В своих записках святитель Серафим пишет:«…о. Мефодию не понравилась очевидно эта речь и он: «Карпов хитрый, дрянь, шпион». Я не согласен. Я более согласен с еп. Парф[ением]: «Карпов Ангел Хранитель Рус[ской] Ц[еркви]. Он побудил Сталинa [к положительным переменам]…». ³² То, что святитель предпочел последнее, положительное, мнение, весьма показательно для его настрое­ния, ибо в то время он исполнен надежд на светлое будущее Русской Церкви.

Немаловажное значение для него имела также и личность нового москов­ского патриарха. В его лице святитель надеялся увидеть иерарха, который не будет продолжать политику Сергия (Страгородского), тем более при изменив­шихся, как он верил, обстоятельствах. Почему выбор Алексия (Симанского) казался святителю Серафиму приемлемым? По сути здесь выявляются основные критерии, по которым святитель Серафим оценивал возможность своего перехода в Московскую патриархию. Их две: как всегда и во всем святител Серафим ставит чистоту вероиспо­ведания на первом месте; на втором месте – это вопрос о свободе Церкви, то есть о ее отношений с властями. Как было сказано выше, относительно второго пункта, мнение святителя частично форми­ровалось объективными или кажущимися положительными переменами, и частично – на его надежду что они в будущем продолжатся. Что касается первого пункта, личность нового патриарха Алексия выглядела приемлемой. Приведем свидетельство о нем многолетнего секретаря Заграничного Синода епископа Григория (Граббе): «Лично Патриарх Алексий, по-видимому, был чужд церковного либерализма и модернизма...». ³³ Впрочем, в отношении вероис­по­ведания Церковь в России в целом в то время могла служить образцом для других поместных православных церквей.

* * *

Учитывая дистанцию времени и ту информацию, которую мы имеем сегодня о фактической советской церковной политике того периода с ее действитель­ными мотивами и тайной закулисной деятельностью, мы можем утверждать, что надежды святителя Серафима на светлое будущее для Церкви в Советском союзе в то время не основывались на достоверных данных об истинном поло­жении вещей. Возможно, это неведение также промыслительно. Во всяком случае, упования святителя не были посрам­лены. Божий благодатный покров над ним чудесным образом до конца дней не оставляет ни его, ни его духовных чад, ни его паству.

После вступления советской армии в Болгарию страна залита красным террором. Большевистские спецслужбы начинают выискивать и аресто­вывать русских эмигрантов. В первую очередь под их прицелом оказываются бывшие белогвардейские офицеры. Кто еще, если не «реакционные попы» должны быть рядом с ними? Тем более, сам архиепископ Серафим – монархист, антиком­мунист, член ненавистного Карловацкого Синода. Однако мы увидели как в силу сложных интересов советской внешней политики святитель был поставлен в особое положение, благодаря чему он избежал репрессий, несмотря на недове­рие к нему, несмотря на то, что он остался «чуждым элементом» в реальностях коммунистической системы. В 1945 г. в Москву поступают доносы о его монар­хических убеждениях и антисоветских высказываниях в прошлом. И снова – без никаких последствий! Более того – это даже не явилось препятствием для его приятия в Московскую патриархию. В самой патриархии (по свидетельству А. Кос­трюкова) считают нахождение на посту управляющего русскими церков­ными общинами в Болгарии святи­теля Серафима как временное, однако он остает­ся на этом посту до конца своих дней, несмотря на отсутствие доверия к нему. ³⁴

В то время Церковь в Болгарии под гнетом атеистической власти подвер­галась маргинализации, а в связи с появившимися болгарскими обнов­ленцами сотрясалась и от внутренних нестроений. Святитель Сера­фим принимает меры, внося умиротворение ³⁵ , и благодаря его решитель­ной помощи болгарский епис­копат овладевает положением.

К огда в Советском Союзе возобновились ограничения церковной жизни и снова начали закрываться монастыри (особенно после 1948 г.), святитель Сера­фим основывает новый монастырь! Это происходит в конце 1949 г. Всесильная советская власть против; болгарский посол в Москве предупрежден о том, что это нежелательно. Подобные предупреждения с советской стороны прини­маются в то время в Болгарии как неподлежащие обсуждению приказы, но в данном случае это остается без последствий. И что еще удивительнее – болгар­ское правительство не имеет ничего про­тив основания монастыря, и даже предоставляет помещения для монахинь в центре Софии. Правда, правительство проявляет и «строгость», наклады­вает и «ограничения». Так например, оно не предоставляет помещения для монахинь в соседстве с русским храмом св. Николая Чудотворца, как просил святитель, а в другом месте, хотя тоже в центре города – на ул. Шестого сентября. Также правительство отказывает в просьбе святителя в организации свечного завода при будущем Покровском монастыре для содержания монахинь, разрешив создать только небольшую мастерскую по производству свечей лишь для нужд храмов русских церковных общин. На фоне возобновившихся ограничений Церкви в СССР, а также на фоне репрессий священников в Болгарии, как и полного контроля спецслужбами Болгарской Православной Церкви эти «рестрикции» являются еще одним красноречивым свидетельством о дивной благодатной помощи свыше, которую непрестанно получал Софийский Чудотворец.

Чем еще можно объяснить факт, что всесильная советская власть, почти до основания уничтожившая храмы и монастыри Русской Православной Церкви на всей огромной территории страны, не может остановить инициативу одного архиерея и нескольких беззащитных монахинь, а ее верный сателлит в лице болгарского коммунистического правительства даже им содействует вопреки своей антирелигиозной политике? Объясне­ние мы находим в Слове Божием, которое учит нас о том, какую силу имеет молитва праведника и насколько бессильны пред волей Божией даже самые могущественные земные владетели.

Невероятно, но может быть всего только один раз советским властям удается наложить свою волю, когда в 1948 г., за полтора года до смерти святителя, они запрещают патриарху Алексию послать его на служение в Париж, потому что считают его политически неблагонадежным лицом. Благодаря этому, однако, мощи святителя после его кончины остаются для упокоения на болгарской земле, в крипте его любимого храма, и поток верующих, приходящих к нему для поклонения не только не уменьшается, а все более увеличивается. Очевидно, и этот единственный «успех» советской власти оказывается также исполнение Божиего промысла.

Но все же, разве не более убедительно рациональное объяснение спасения святителя и его паствы от рук безбожников, а именно – что это спасение было результатом его включения в новую реальность путем вступления в Московскую патриархию и получения (в 1946 г.) советского гражданства? Во-первых, как мы уже выяснили, в данном случае речь идет не столько о том, что святитель остался в живых, а главное что он успел осуществить свои инициативы вопреки активно проводившейся антирели­гиозной политики властей. И во-вторых, аналогичные действия не оградили от преследований других архиереев, перешедших в Московскую патриархию – митр. Серафима (Лукьянова), митр. Нестора (Анисимова) и многих других, не помогли им избежать преследований. Некоторые из них демонстрировали совсем лояльное и почтительное отношение к Москов­ской патриархии; другие доказали свою лояльность не только к ней, но и к советской власти, причем еще до войны; третие старались после перехода в Московскую патриархию наверстать упущенное, выслуживаясь перед ней беспринципным отступлением от своих прежних позиций и заявле­ниями против Заграничной Церкви. Но даже такое поведение не помогло им. Лишение зани­мае­мых должностей, увольнение на покой, насиль­ственная репатриация в Совет­ский Союз, заточение в глухие монастыри, заключение в лагеря – такой была их участь. Единственным исключением был лишь политически неблагона­дежный монархист и антикоммунист архиепископ Серафим (Соболев)! Причем за пять с половиной лет, кото­рые ему пришлось провести под коммунисти­ческим управ­ле­нием в Болгарии, он ни разу ни словом, ни делом не выразил какого-либо изменения в своем отношении к этой власти, не произнес в ее адрес ни слова подхолимства (заискивания) или похвалы.

* * *

Неизменным оставалось отношение святителя Серафима и к РПЦЗ. На поверхности событий кажется, что пути святителя и Зарубежной Церкви корен­но разошлись как бы даже в противоположных направлениях. Заграничные архиереи, не признавая законность московской церковной власти, продолжают воздерживаться от общения с Московской патриар­хией. Софийский же святи­тель, напротив, переходит в ее юрисдикцию и признает над собой власть ее патриарха. В то же время за четыре с небольшим года своего пребывания в юрисдикции МП, последние в его жизни, святитель Серафим не произносит ни одного слова хулы или осуждения в адрес Заграничного Синода; он не отмеживается ни каким образом от синодальных дел и позиций; не критикует ни одного из его решений и действий. Святитель не выражает критическое отношение включительно и к позиции восстановленного после войны Архиерей­ского Собора РПЦЗ, изложенной в Определении от 9 мая 1946 г., в котором Собор объявляет, что не может признать над собой власть избранного год тому назад патриарха Алексия (Симанского) и что будет продолжать воздерживаться от общения с иерархией Московской патриархии. И это не удивительно. Святи­телю Серафиму были понятны мотивы Заграничного синода, которые до недавнего времени определяли и его собственные действия. Святитель Серафим, как и все заграничные архиереи, всегда защищал свободу Церкви. Новой была лишь оценка конкретной ситуации. Святитель счел, что в данный момент воссоединение с иерархией Московской патриархии уже допустимо. Это реше­ние святителя можно объяснить той информацией о советской действитель­­ности и в частности об отношении советского правительства к Церкви, которую он получает. Эта информация поступает к нему косвенно - через болгарских духовных лиц, посещавших Россию в составе официальных церковных деле­гаций, не считая сведений, распространяемых советской пропагандой. С другой стороны, Заграничный Синод на свободном от коммунизма Западе, располагает иными сведениями, которые рассеивают жесткий инфор­мацион­ный занавес, спускаемый советскими властями. В октябре 1945 г. митрополит Анастасий пишет: «Нас радовал бы каждый просвет в жизни наших страждущих братьев в России, если бы могли быть уверены, что он существует на самом деле. К сожалению, достоверные известия, приве­зенные прибывшими оттуда во время войны, вполне авторитетными духовными лицами и другими преданными Церкви людьми и особенно тот факт, что некоторые из поверивших добрым обещаниям и настойчивым призывам Советов и поспешивших возвратиться после войны на Родину, снова поспешили бежать из нее заграницу, - не дают нам возможности успокоиться на этой мысли.» ³⁶

Но несмотря на то, что святитель Серафим и заграничные архиереи по-разному оценивают ситуацию и соответственно по-разному действуют, все же, если мы внимательно рассмотрим мотивацию, цели и даже результаты действий обеих сторон, мы увидим, что они удивительно идентичны! И это объяснимо, ибо, вопреки внешних различий, они по сути остаются на одинаковых принцип­ных позициях. Первоиерарх РПЦЗ митрополит Анас­та­сий и заграничные архиереи, не признавая и не доверяя московским церковным властям, преду­преждают русскую эмиграцию об опасностях репатриации в Советский Союз, чем спасают всех, кто прислушивается к их голосу. Как уже упоминалось, судьба русских эмигрантов, поверивших советской пропаганде и вернувшихся в СССР, трагична – большинство из них брошены в советские лагеря, а некоторые немедленно расстреляны. Святитель Серафим, перейдя в юрисдикцию Москов­ской патриархии, хотя и попадает в сферу советской власти вместе со своей паствой, по Божиему промыслу спасает ее от репрессий.

Заграничный Синод защищает свободу Церкви, ограждая ее от общения с Московской патриархией. Таким образом он пресекает единственный возможный путь влияния со стороны коммунистических властей – посред­ством священно­началия, которое подчиненное им. Святитель Серафим сохраняет свободу церковной жизни своей паствы от посегательств тех же властей, благодаря особо­му Божиему заступниче­ству: он поставлен в уникальное положение отно­сительной независимости, с одной стороны, от Московской церковной власти, к юрисдикции которой он принадлежит, но в чьей канонической территории (диоцезе) не находится; с другой стороны, эта независимость прости­рается на Синод Болгарской Православной Цер­кви, в чьей канонической территории (диоцезе) он находится, но к чьей юрисдикции не принадлежит.

Заграничные архиереи неуклонно идут путем, начертанным для Церкви святыми отцами, придерживаясь общего правила, определенного для Церкви в подобных случаях. Путь же Софийского Чудотворца одно из тех исключений из общего правила, доступных только Божиим избранникам – исключения, которые подтверждают это самое правило, ибо они по духу находятся в глубоком внут­реннем единстве с ним. Образно говоря, в то время, как заграничные архи­ереи, как пастыри добрые, спасая свое стадо, уводят его в безопасное место, « далече» от « разженной вавилонской пещи» богоборческого коммунизма, грозя­щая погло­тить овец Христовых; а святитель Серафим, находясь среди этого пламени вместе со своим стадом и не имея никакой возможности вывести его оттуда в безопасное место, сам, как ангел-хранитель, защищает его.

Зарубежная Церковь несет свою миссию среди народов, свободных от гнета коммунистической диктатуры, открывая им возможность коснуться спаситель­ных истин христианской веры в ее неповрежденном виде, несет ее сквозь время, чтобы истинная вера стала достоянием будущих поколений. Святитель Серафим утверждает своих духовных чад и свою паству в той же апостольской вере, оставляя им в наследство свое дело, которое стано­вится живым началом духов­ной жизни в основанной им Княжевской святой обители, где подвизались ближайшие и самые верные чада святителя. Из корней этой обители вырасла и Болгарская Православная Старостильная Церковь, которая в 1994 г. установила полное церковное общение с Русской Православной Зарубежной Церковью, и таким образом пути, по которым шли Заграничный Синод и святитель Серафим, вновь соединились.

Именно Русская Православная Зарубежная Церковь в период после Второй мировой войны явила наибольшее количество архиереев правед­ной жизни. Святость же Софийского Чудотворца засвидетельство­вана Богом преизобильной благодатью, дарованной ему. И в том, и в другом случае мы видим плоды «все Того же Духа».

Зарубежная Церковь свято хранит чистоту веры, осуждает всеересь экуме­низма и другие отступления, которые все сильнее овладевают официальным православием. Против экуменического общения в любых его формах и вообще против любых нововведений в Церкви, включая и календарную реформу, выступал и святитель Серафим на Московском совещании в 1948 г.

Имея в виду все, что здесь сказано, у дивительно ли, что после своего перехода в Московскую патриархию, святитель ни разу не заявил о каком-либо отмежевании от заграничной иерархии?

Впрочем, г-н Кострюков также отмечает факт, что, присоединяясь к Москов­ской патриархии, святитель Серафим никогда не бросал камней (в отличие от некоторых других иерархов) в Русскую Православную Зару­бежную Церковь. Тем не менее, автор оказался не в состоянии оценить действия святителя как нечто более, чем «глубокая добро­порядочность», ибо г-н Кострюков не увидел глубокой духовной основы такова поведения. И если в данном случае его оценка страдает лишь недостаточной глубиной, то в дальнейшем в силу своих церковно-политических привязанностей автор доходит до того, что выставляет святителя в каком-то, прямо говоря, недостойном свете – только ради необходимости обосновать свою спекулятивную церковно-политическую точку зрения.

Кострюков сообщает, ³⁷ что 15 апреля 1945 г. святитель Серафим направ­ляет патриарху Алексию письменную просьбу принять его в юрисдикцию Москов­ской патриархии. К сожалению, это письмо, как и другие ценные документы этого периода жизни святителя, хранящиеся в архиве ОВСЦ (Отдел внешних связей Церкви) МП и Государственного архива Российской Федерации (ГАРФ), недоступны для нас, в силу чего у нас нет возможности рассмотреть приведен­ные автором цитаты в целостном контексте письма святителя. Но даже и при таком изложении, в отрыве от контекста, эти цитаты ясно свидетельствуют об очевидной тенденциозности их интерпретации г-ном Кострюковым. Так напри­мер, автор сообщает, что упомянутое письмо святителя Серафима патриарху Алексию заканчивается словами: «Должен присовокупить …, что в 1937 году покойным патриархом, тогда еще митрополитом Сергием, я не был запрещен в священнослужении, когда им были запрещены почти все заграничные русские архиереи». ³⁸ Очевидно, что в самом тексте письма г-н Кострюков не нашел ничего более подходящего для подтверждения своей точки зрения и потому обосновывает ее исключительно этими словами. Он пишет: «В этих словах - и стремление отмежеваться от Заграничного Синода, и признание митрополита Сергия патриархом, и, наконец, оценка его запретительного Указа от 22 июня 1934 года, как возможного препятствия для объединения с Церковью на Родине.» ³⁹ Давайте рассмотрим последовательно все три утверждения.

1. «... Стремление отмежеваться от Заграничного Синода...» – хочется верить, что автор не вполне сознает что равнозначно подобное использование светлой личности Софийского Чудо­твор­ца в церковно-политических целях. Стараясь представить его «своим» по отношению к Московской патриархии, автор приписывает ему недостойное конъюнктурное поведение: еще вчера святитель заседал в Заграничном Синоде, а уже сегодня «стремится» отмежеваться от него, чтобы быть принятым в патриархию. Отмежеваться в каком смысле? Здесь очевид­на попытка внушить, что речь идет об отмежевании от принци­пиаль­ных позиций заграничных архиереев с их неприятием коллаборационистской сергианской церковной политики. Ведь если бы это было на самом деле, то это означало бы, что святи­тель Серафим отрекается от своих же собственных принципов! При­пи­сывать конфор­мизм и беспринципность Софийскому святите­лю по-просту означает произносить хулу на него самого, никогда в жизни не допускающего даже тени подобной мотива­ции.

2. «... Признание митрополита Сергия патриархом...» – мы оцени­ваем, что г-н Кострюков не имел доступа к вышепри­веденным запис­кам святителя Серафима, которые бесспорно свидетельствуют о том, каким было его отношение не только к политике митрополита Сергия до и во время войны, но и к «выборам» последнего патриархом Русской Церкви. Мы уже останавливались и на том, какое непомерно большое значение сергианский образ мышления придает формальной законности, и как он далек от способности оценить по существу законность действий данной церковной власти. Поэтому нам понятно настаивание автора на том, что он открыл «доказательство», что святитель Серафим признал «избрание» митрополита Сергия патриар­хом. И все же мы не можем не задать автору вопрос – в признании чьей « законности» он настаивает? «Выборов», органи­зованных в четы­ре дня Сталиным и советской администрацией, и проведенных на «соборе» из девятнадцати архиереев, достав­ленных в администра­тивном советском порядке с целью единодушно « проголосовать» за единственную кандидатуру?... – То, что святитель Серафим называл Сергия (Страгородского) «патриархом» совсем не значит, что его «избрание» патриархом стало для святителя Серафима приемлемым, или что для него стала приемлемой сергианская церковная политика. Сегодня те православные христиане, которые воздерживаются от церков­ного общения с т. наз. «официальным православием», также име­нуют иерархов официальных церквей «патриархами» и «митропо­ли­тами», что, однако, совсем не значит, что они единомышленники с ними в вопросах веры. Впрочем, как видно из приведенной выше цитаты, титул «патриарх» по отношению к Алексию (Симанскому) использует и секретарь Заграничного Синода, епископ Григорий (Граб­бе), причем именно в тексте, в котором он обосновывает позицию Зарубежной Церкви по вопросу о невозможности признания его избрания. Также и Заграничный Архиерейский собор в своем Определении от 9 мая 1946 г. именует Алексия (Симанского) «патри­ар­хом» в том документе, в котором объявляет, что не может признать над собой его церковную власть и войти в церковное общение с возглавляемой им иерархией. Итак, в том, что святитель Серафим называет Сергия (Страгородского) патриархом, не следует усматри­вать ничего более, чем обычного корректного обращения.

3. « ... Оценка его запретительного Указа от 22 июня 1934 г. как возможное препятствие к объединению Церкви на Родине». Этот Указ действительно мог бы быть реальным препятствием к переходу святителя Серафима в Московскую патриархию, в той степени, в какой он имел значение для руководства самой патриархии. Но здесь очевидна попытка автора внушить, что сам святитель Серафим отно­сился к этому Указу как к законному и имеющему действительную силу. Однако, как отмечалось выше, святитель Серафим продемон­стрировал на деле свое несомнен­ное непризнание этого Указа тем, что сослужил с «запрещен­ными» архиереями. Впрочем, его непризна­ние доку­мен­тировано. 10 сентября 1934 г. Архиерейский собор РПЦЗ специальным постановлением выразил свое отношение к запретитель­ному ука­зу митрополита Сергия, отвергнув его. Под соборным поста­нов­­ле­нием стоят подписи 18-ти архиереев, среди которых имеется и подпись Серафима, архиепископа Богу­чарского. ⁴⁰ Исключено, что этот факт не был известен г-ну Кострюкову, поэтому весьма некор­ректной является его попытка усмотреть в словах святителя нечто большее, чем простое упоминание о том, что относительно него не существует формального препятствия к переходу в Московскую патриар­хию даже с точки зрения ее руководства.

* * *

Бесспорным достоинством книги Андрея Кострюкова и его действи­тель­ным вкладом в изучение жизни святителя Серафима Софийского являются опубликованные автором сведения об отноше­ниях святителя с руководством Московской патриархии и с советскими властями в последние годы его жизни, после перехода в патриархию. Эти сведения содержатся в документах из архивов ОВСЦ и ГАРФ, недоступных в прошлом (кстати и сегодня тоже для многих исследо­вателей). Из приведенных сведений мы узнаем, что отношения святителя с МП оставались до конца сдержанными, и что советские власти всегда считали его политически неблагонадежным и даже, по их мнению, враждебно к ним настроенным. Г-н Кострюков уста­новил, что документы из архивов ФСБ категорически свидетельствуют о том, что святитель никогда и никаким образом не имел сотрудничества с совет­скими специальными службами. Впрочем, это относится и к предыду­щему периоду его жизни по отношению к немецким службам.

«…Владыка Серафим не был настолько напуган советским режимом и мыслил иначе чем архиереи, жившие в России», между ними «стал проскаль­зывать холодок» – по свидетельству П. Петкова. ⁴¹ Патриарх Алексий долгие месяцы колебался, прежде чем удовле­творить просьбу о приеме святителя Серафима. Даже и после того, как он был принят и была подтверждена его должность управляющего русскими церковными общинами в Болгарии, это назначение в Московской патриархии рассматривалось как временное, и положение святителя оставалось нестабильным. В Московской патриархии про­дол­жали относиться к нему с недоверием, «подогреваемым сообще­ниями об антисоветских высказываниях иерарха». ⁴² По мнению Кострюкова, опре­де­­­ленная перемена в отношениях патриарха Алексия к святителю Серафи­му наступает после их личного знакомства и после того, как власти Москвы предоставили святителю советское граждан­ство. В самом деле, логично пред­положить, что это внесло значитель­ное успокоение в патриар­хийной среде, где уже могли не опасаться, что со стороны властей им могут быть предъявлены обвинения в том, что они приняли политически неблаго­на­дежного архиерея. Вероятно поэтому в 1948 г. патриарх Алексий решает предложить святителю Серафиму более престижное назначение – в Париж. Это произошло непосредственно после Московского совещания, на котором святитель произвел сильное впечатление своими докладами против экуме­низма, нового календарного стиля, а также по вопросу об отношении к англиканской иерархии. Однако, как отмечает А. Кострюков, «архи­епископ Серафим, привыкший к свободе, никогда не смог бы стать своим в СССР». ⁴³ Коммунистические власти опасались, что с переездом во Францию он вступит в связь с монархическими кругами русской эмиграции там. Но и сам святитель не желал этого назначения и относился к нему, как к тяжелому испытанию в силу своего слабого здоровья, разлучения с паствой и духов­ными чадами, неопределенности в чуждой, незнакомой среде (устные сведения от игуменьи Серафимы (Ливен)). По этой причине он просит разрешить выехать вместе с ним ближайшим его сотрудникам – протоиерею Андрею (Ливену), архиман­дриту Пантелей­мону (Старицкому), а также протоиерею Николаю Ухтомскому и иеродиакону Николаю (Шелехову). В особенности святитель нуждался в помощи своего секретаря, протоиерея Андрея, который, кроме всего прочего, хорошо владел западными языками. Эта просьба владыки, однако, окончательно утвердила подозрения кремлев­ских властей в том, что святитель вместе со своими духовными чадами подготавливает уход « из страны народной демократии в более безопасное место » – по словам председателя Совета по делам РПЦ Карпова. ⁴⁴ В декабре 1948 г. патриарх Алексий телеграммой сообщает святителю Серафиму, что его назначение в Париж отменяется. Несомненно, это событие имело про­мыс­лительное значение для болгарского народа и Церкви. Ведь если бы святитель покинул Болгарию, его дело не развивалось бы на болгарской земле; не существовал бы Покровский Княжевский мона­стырь – очаг духов­ного просвещения для последующих десяти­летий (как уже упомина­лось, монастырь был основан годом позже, в конце следую­щего, 1949 г.). Не было бы с нами и матушки игуменьи Серафимы (Ливен), тогда еще – монахини Сера­фимы, которая вероят­нее всего последовала бы за своим родным отцом, протоиереем Андреем, вслед за своим духовным отцом, святителем Серафи­мом.

К концу следующего, 1949 г., в Совете по делам РПЦ уже сформиро­валось весьма негативное отношение к святителю Серафиму. Власти в Мос­кве были недовольны его монархическими воззрениями, действиями против обновленцев в Болгарской Православной Церкви и тем, что, вопреки несо­гласию Совета, он основал монастырь. В январе 1950 г. в Совете по делам РПЦ обсуждается предложение об уволь­нении архиепископа Серафи­ма с поста управляющего русскими церковными общинами в Болгарии и его отозванию в СССР. Известно, что после утверждения подобных предложе­ний они в обязательном порядке возлагались Синоду Московской патриар­хии к исполнению. Известно, что такие отозвания заканчивались для архиереев заточения­ми в глухие монастыри или даже лагеря. Но уже подхо­дит к концу земное поприще святителя Серафима, определенное ему Богом. Вместе с окончанием тех нескольких послевоенных лет, когда верующие в России радовались (хотя и ограниченной) свободе, завершаются и земные труды святителя. Когда для святителя Серафима заблистал незакатный день в Царствии Небесном, Советский Союз вновь погру­зился во мрак церковных гонений. Святитель завершил свое дело и завещал свое бесценное наследство в достояние вселенскому Право­славию. Он окончил путь, сохранил веру и принял венец правды. Святитель Серафим преставился 13/26 февраля 1950 г., в Неделю Торже­ства Православия, на благо которого неутомимо трудился всю свою жизнь.

* * *

Чрезвычайно сложным был путь святителя Серафима. Этот путь начи­нается с тихой пристани монашеской жизни и церковного служе­ния в дореволюционной России, проходит сквозь бури большевистской револю­ции, гражданской и двух мировых войн, через неволи эмигрант­ской жизни в Болгарии, сначала в условиях гражданской и церковной свободы до войны, а потом под властью тоталитарного богоборческого режима после коммунис­тического переворота. Нелегка задача тех, кто пытается осмыслить жизнь святителя. Конечно, вне всякого сомнения, любой церковно-полити­ческий подход с целью использовать его свет­лый образ в своих злободневных интересах, обречен. Его жизнь, его святое дело не подвластны эксплуатиро­ва­нию церковной политикой, как и не укладываются в схемы спекулятивных идеологизированных построений. Но не о том речь. Эта задача нелегка даже и для тех, кто вполне искренне желает понять жизнь святителя Серафима, вникнуть в его мотивы, понять побуждения, приводившие его к тому или иному решению, к выбору того или иного направления на его жизненном пути. Видимо, Господь на примере жизни Своего избранника преподает нам весьма высокий урок. И нам совершенно невозможно уклониться и избежать его усвоения. Ибо нам невозможно иметь связь с великими отцами Церкви древних времен, если у нас нет живой духовной связи со святыми нашего времени. Не может стать нашим достоянием духов­ное наследство великих носителей Святого Духа, если не станут нашим достоянием заветы наших отцов и матерей. И в силу сложности этой задачи необходимо весьма внимательно подойти к выбору правильной исходной точки. Прежде всего нам следует обрести смиренное созна­ние того, что даже самó осмысление такого высокого подвига, каким является пример святителя Серафима трудно для нас, так же как трудно следить за полетом орла высоко в небесах. Но если мы честно это осознаем и честно признаемся святителю в том, что что-то не можем понять, и молим его открыть нам духовный смысл, помочь нам воспри­нять его, то несомненно мы можем надеяться, что он выполнит нашу просьбу. Он вымолит у Господа чтобы наш ум просветился, наши недоуме­ния рассеялись и наши запутанные мысли и суждения упорядо­чи­лись. Конечно, этот дар, как и любой другой, получаемый в Церкви, потребует труда от нас, но не надо забывать, что (как и другие дары) он постигается не столько интеллектуальным, сколько духовным усилием. И в этом отношении наилучшим примером для нас может послужить сам святитель Серафим, тропарь которому начинается словами: » Д ѣ вственною чистотою богословiе свыше стя­жавъ ...» Этот дар – пламенная ревность к чистоте православной веры и исключи­тельная способность распознавать даже малейшие откло­нения от ее истин, в сущности, может быть, и есть самый великий из всех даров, которыми Господь щедро одарил Софийского Чудотворца.

Всю свою жизнь святитель Серафим руководствовался кристаль­но чистыми и исключительно духовными побуждениями. Поэтому, когда мы исследуем жизнь святителя, нам необходимо использовать этот пробный камень для любой мысли или суждения, чужой или нашей собственной. О правильности сего критерия несо­м­ненно свиде­тель­ствует Сам Бог Своей преизобильной благодатью, которой Он одарил Своего верного служителя, и кого Церковь воспе­вает словами: « ... в любви истинствовавъ благодать обильную отъ Бога прiялъ еси. .. ». Храня эту истину в умах и сердцах, мы тоже сможем обрести ко святителю такое же детское доверие, с каким он относился к Спаси­телю и Матери Божией и сможем ощущать светлую радость несомнен­ной надежды, когда будем обращаться к нему со слова­ми: « Св ятителю о тче Серафиме, моли Бога о нас ! »

Чтец Константин Тодоров