ПРОТ. АЛЕКСАНДР МАЛЫХ: Мы видим, сколько лжи и клеветы возводится на нашего великого писателя, антикоммуниста и патриота России Александра Исаевича Солженицына. Уверен, что ему самому эти поношения только добавляют венцов в Царстве Небесном. Однако многие люди поддаются воздействию этой антисолженицынской пропаганды в первую очередь потому, что не читали и не слушали, что писал и говорил сам Александр Исаевич. Его книги и выступления полностью сохраняют свою актуальность в наши дни, когда происходит некое возрождение коммунизма и культа его идолов – Ленина, Сталина и других. Обратимся же к слову самого Солженицына, чтобы развеять клеветнические наветы нераскаянных или новоявленных комсомольцев и коммунистов.
Самое страшное обвинение – Солженицын призывал бомбить СССР: «Подождите, гады! Будет на вас Трумен! Бросят вам атомную бомбу на голову!». Обратимся к первоисточнику и прочтем, не вырывая из контекста. Но перед этим отметим, что после войны в конце 40-х – начале 50-х сталинская власть стала давать 25-летние сроки заключения в концлагерях. Солженицын писал о таких заключенных в 1949 году (Архипелаг ГУЛАГ, ч. 5, гл. 2 «Ветерок революции»):
«Когда на многочисленных перекличках они должны были отвечать о конце своего срока, то звучало издевательством: «октября тысяча девятьсот семьдесят четвёртого!», «февраля тысяча девятьсот семьдесят пятого!
Отсидеть столько – казалось нельзя. Надо было кусачки добывать – резать проволоку.
Самые эти двадцатипятилетние сроки создавали новое качество в арестантском мире. Власть выпалила по нам всё, что могла. Теперь слово было за арестантами — слово свободное, уже нестеснённое, неугрожаемое, — то самое слово, которого всю жизнь не было у нас и которое так необходимо для прояснения и сплочения. <...>
Так тошно нам было, что мы не могли подняться выше своей тошноты. Мы не могли так мечтать, так согласиться: пусть мы погибнем, лишь были бы целы все те, кто сейчас из благополучия равнодушно смотрит на нашу гибель. Нет, мы жаждали бури!
Удивятся: что за циничное, что за отчаянное состояние умов? И вы могли не думать о военных бедствиях огромной воли? — Но воля-то нисколько не думала о нас! — Так вы что ж: могли хотеть мировой войны? — А давая всем этим людям в 1950 году сроки до середины 70-х, — что же им оставили хотеть, кроме мировой войны?
Мне самому сейчас дико вспоминать эти наши тогдашние губительные ложные надежды. Всеобщее ядерное уничтожение ни для кого не выход. Да и без ядерного: всякая военная обстановка лишь служит оправданием для внутренней тирании, усиляет её. Но искажена будет моя история, если я не скажу правды — чтó чувствовали мы в то лето.
Как поколение Ромена Роллана было в молодости угнетено постоянным ожиданием войны, так наше арестантское поколение угнетено было её отсутствием, — и только это будет полной правдой о духе Особых политических лагерей. Вот как нас загнали. Мировая война могла принести нам либо ускоренную смерть (стрельба с вышек, отрава через хлеб и бациллами, как делали немцы), либо всё же свободу. В обоих случаях — избавление гораздо более близкое, чем конец срока в 1975 году.<...>
В лагерном бараке.
И, гуляя во дворе, мы запрокидывали головы к белесо-знойному июльскому небу. Мы бы не удивились и нисколько не испугались, если бы клин чужеземных бомбардировщиков выполз бы на небо. Жизнь была нам уже не в жизнь.
Встречно ехавшие с пересылки Карабас привозили слухи, что там уже вывешивают листовки: «Довольно терпеть!» Мы накаляли друг друга таким настроением — и жаркой ночью в Омске, когда нас, распаренное, испотевшее мясо, месили и впихивали в воронок, мы кричали надзирателям из глубины: «Подождите, гады! Будет на вас Трумен! Бросят вам атомную бомбу на голову!» И надзиратели трусливо молчали. Ощутимо и для них рос наш напор и, как мы ощущали, наша правда. И так уж мы изболелись по правде, что не жаль было и самим сгореть под одной бомбой с палачами. Мы были в том предельном состоянии, когда нечего терять.
Если этого не открыть — не будет полноты об Архипелаге 50-х годов».
Кто ж виноват в таких умонастроениях, как не советская власть, доведшая людей до предела, осудившая их сидеть в лагерях фактически всю жизнь?! Почему нужно требовать от них патриотизма? Пусть те, кто обвиняет этих людей в отсутствии его, хотя бы представят себя на их месте – без надежды выбраться на волю, насильственно оторванных от родных (которые и сами у многих в лагерях), от дома, лишенных всего, заклейменных как враги народа, изменники Родины.
Хотелось бы обратить внимание, что сам Александр Исаевич в этой цитате говорит, что ему сейчас «дико» вспоминать надежды советских заключенных на атомную бомбардировку, которая бы положила конец всей безчеловечной системе, а заодно и их страданиям. Эти надежды Солженицын называет «губительными». Но до такого состояния довела этих людей коммунистическая власть.
Кто повторяют сейчас эти обвинения в адрес Солженицына, сами становятся в ряд тех палачей. Сбывается на них страшное слово нашего Спасителя: «Таким образом вы сами против себя свидетельствуете, что вы сыновья тех, которые избили пророков; дополняйте же меру отцов ваших. Змии, порождения ехиднины! как убежите вы от осуждения в геенну?» (Мф. 23:31-33).
Один из этих несчастных сыновей тех, кто мучил и убивал в советских концлагерях, «первый секретарь владивостокского комитета организации "Ленинский коммунистический союз молодежи РФ"» Максим Шинкаренко в сентябре 2015 года повесил на памятник Солженицыну во Владивостоке табличку с надписью «Иуда» и заснял это на видео.
Шинкаренко глумится над памятником ветерану войны и ГУЛАГа, великому русскому писателю Солженицыну.
Краса и гордость Зюганова М. Шинкаренко.
Еще одно преступление коммунистической молодежи. Символическая казнь Солженицына через повешение.
А вот подлинная история. Фронтовые фотографии кавалера орденов Красной звезды и Великой Отечественной войны А.И. Солженицына.
Богу, нашелся прохожий, который через несколько минут снял эту надпись, позорящую не писателя, но молодого коммуниста Шинкаренко. Вдова Александра Исаевича Наталья Дмитриевна и ее сыновья Ермолай и Степан обратились тогда с открытым письмом к жителям Владивостока:
«Три дня назад во Владивостоке открыли памятник Александру Солженицыну, нашему мужу и отцу, а сегодня в СМИ прошла новость о том, что “молодой сталинист” повесил на памятник табличку с надписью “Иуда”. Это только значит, что и после смерти слова Солженицына нужны как никогда. Он всегда призывал правдиво смотреть на свою историю, знать ее, гордиться достойными ее страницами, но и признавать и каяться в ошибках и преступлениях. А мы с недальновидной легкостью все чаще огульно делим сограждан на “своих” и “предателей”, мы как страна так и не обсудили и не покаялись в преступлениях коммунистического режима против своих же людей, не хотим, говорят, “ворошить тяжелую тему”. Но приходится признать, что если не сделаем это, то нам еще “аукнется”. Вот теперь во Владивостоке этот молодой человек заявляет, что хочет установить памятник Сталину, по приказу которого тысячи наших граждан убивали в его же городе, сотни тысяч отсылались оттуда на Колыму. А Солженицын у него предатель, прямо как в советской прессе полвека назад. Черное – белое, а белое – черное. Как и живой писатель ранее, сегодня уже его памятник требует от нас четкой оценки своей истории.
Солженицын с детьми Ермолаем и Игнатом. 1973.
Солженицын женой, другом, соратником Натальей Дмитриевной.
Этот памятник во Владивостоке прекрасный, город у вас открытый и смотрящий в будущее. Хочется пожелать, чтобы в преддверии столетия революции 1917 года вы в своем городе, да и все мы в России нашли пути обсудить и осознать всю трагедию большевизма и его отголосков для нашей страны. И двигаться вперед независимыми и сильными гражданами, окончательно освобожденными от заблуждений и лжи той черной полосы нашей истории. Без трезвого понимания прошлого нам не построить достойного будущего» (https://rg.ru/2015/09/10/solzhenitsin.html).
Как верны слова Солженицыных! Не было на общегосударственном уровне покаяния в преступлениях коммунистического режима, идолы Ленина, Сталина и других «пламенных товарищей», географические названия в их честь бережно сохраняются до сих пор. И вот уже выросло новое поколение пионеров, комсомольцев и коммунистов, для которых Родиной является не Россия христианская, а богоборческий монстр СССР. И все кто, подобно Солженицыну, стремились освободить наш народ от ига воинствующего коммунизма, клеймятся ими как предатели и изменники Родины.
Солженицын с премьер-министром Великобритании Маргарет Тетчер. 1983.
Однако, чтобы еще лучше уяснить отношение Солженицына к применению ядерного оружия, приведем отрывок из его пресс-конференции в Лондоне 11.05.1983:
«Отвращение к ядерному оружию естественно для всякого человека. Сам я считаю, что после химических газов и бактериологического оружия не было на земле большей мерзости, чем оружие ядерное. Но мы должны помнить и историю его появления. Его впервые изобрели на Западе, и пустила его в ход богатая страна, которая побеждала и без того. Чтобы не терять десятки тысяч своих солдат на окончание японской войны — убили около ста пятидесяти тысяч гражданского населения. Сам по себе этот выбор уже был ужасен. По-моему, отвращение к ядерному оружию, и даже более бурное, чем оно имеет место сегодня, — должно было появиться в общественном мнении и у молодых людей Запада, имеющих свободу слова, за 40 лет до сегодняшнего дня. А тогдашнее общественное мнение, напротив, схватилось за идею ядерного зонтика, и молодёжь — того времени молодёжь, сегодня это уже старики, — считала себя комфортабельно защищённой под ядерным зонтиком. Вот эта идея 40-х годов, что допустимо применить ядерное оружие, была аморальна. И было близоруко, глупо предположить, что так и будет всегда, что ядерное оружие будет только у Запада. В 40-х годах никто бы не поверил, что наступят времена, когда Советский Союз будет иметь более сильное ядерное оружие».
Никогда Солженицын не мог призывать к атомным бомбардировкам СССР, потому что любил Россию. В качестве свидетельства этой любви привем отрывок из его письма президенту США Рональду Рейгану от 3.05.1982, в котором он объясняет причины своего отказа приехать в Белый дом на официальный прием. Этот неслыханный поступок впечатлил своей дерзостью многих и в Америке, и за ее пределами. Солженицын тогда преподал всем урок нелицеприятия и принципиальности. На такое способны немногие. Напомним, что шел разгар холодной войны и ядерное противостояние было обострено до предела.
«Ещё хуже, что в прессе оглашены также и варианты и колебания Белого дома, и публично названа, а Белым домом не опровергнута формулировка причины, по которой отдельная встреча со мной сочтена нежелательной: что я являюсь «символом крайнего русского национализма». Эта формулировка оскорбительна для моих соотечественников, страданиям которых я посвятил всю мою писательскую жизнь.
Я — вообще не «националист», а патриот. То есть я люблю своё отечество — и оттого хорошо понимаю, что и другие также любят своё. Я не раз выражал публично, что жизненные интересы народов СССР требуют немедленного прекращения всех планетарных советских захватов. Если бы в СССР пришли к власти люди, думающие сходно со мною, — их первым действием было бы уйти из Центральной Америки, из Африки, из Азии, из Восточной Европы, оставив все эти народы их собственной вольной судьбе. Их вторым шагом было бы прекратить убийственную гонку вооружений, но направить силы страны на лечение внутренних, уже почти вековых ран, уже почти умирающего населения. И уж конечно открыли бы выходные ворота тем, кто хочет эмигрировать из нашей неудачливой страны.
Но удивительно: всё это — не устраивает Ваших близких советников! Они хотят — чего-то другого. Эту программу они называют «крайним русским национализмом», а некоторые американские генералы предлагают уничтожать атомным ударом — избирательно русское население. Странно: сегодня в мире русское национальное самосознание внушает наибольший страх: правителям СССР — и Вашему окружению. Здесь проявляется то враждебное отношение к России как таковой, стране и народу, вне государственных форм, которое характерно для значительной части американского образованного общества, американских финансовых кругов и, увы, даже Ваших советников. Настроение это губительно для будущего обоих наших народов.
В центре президент США Рональд Рейган.
Господин Президент. Мне тяжело писать это письмо. Но я думаю, что если бы где-нибудь встречу с Вами сочли бы нежелательной по той причине, что Вы — патриот Америки, — Вы бы тоже были оскорблены.
Когда Вы уже не будете президентом, если Вам придётся быть в Вермонте — я сердечно буду рад встретить Вас у себя.
Так как весь этот эпизод уже получил исказительное гласное толкование и весьма вероятно, что мотивы моего неприезда также будут искажены, — боюсь, что я буду вынужден опубликовать это письмо, простите».
Как видим, слово Солженицына искажали не только в Америке, но искажают и в современной России, что является свидетельством болезненного состояния нашего общества. Средством исцеления этих болезней, которые относятся к области духа, является раскаяние. О нем много писал и говорил Александр Исаевич. Творчество его, проникнутое христианским мiроощущением, могло бы помочь избежать многих соблазнов и гибельных заблуждений.
ПРОТ. СЕРГИЙ КОНДАКОВ: В России 2018-й объявлен годом Солженицына, но как-то, мягко говоря, странно отмечается столетие великого писателя и патриота земли Русской.
Еще 20 сентября 2017 года на заседании Московской городской думы держал речь заместитель председателя Мосгодумы Николай Губенко. Опытный политик и знаменитый актер говорил, как в кино, убедительно. Он объявил, что А. Солженицын – изменник Родины. Во время своего выступления в Гарварде, якобы, писатель призывал американцев сбросить атомные бомбы на головы своих соотечественников. Утверждение – от начала до конца лживое. Ничего подобного ни в Гарвардской речи, ни в других своих выступлениях Александр Исаевич не говорил. Наоборот, находясь в США, он выступал против русофобии и жестко критиковал западный мiр. Но публика об этом не знает и уж тем более никто никогда не читал речь Солженицына в Гарварде.
А Губенко – такой понятный и обаятельный актер театра и кино. К тому же советский патриот. Как ему не верить!
При этом никто не вспоминает, что Николай Губенко – один из прорабов той самой ныне им проклинаемой перестройки, что он входил в ближайшее окружение Генерального секретаря КПСС Горбачева, был членом ЦК КПСС и министром культуры Советского Союза с 1989 по 1991 год. До самого распада СССР этот человек руководил советской культурой.
Член ЦК КПСС и министр культуры СССР Н.Н. Губенко и Раиса Максимовна Горбачева.
Почему Губенко не хочет покаяться, что состоял в правительстве, приведшем СССР к развалу и катастрофе? Почему не хочет извиниться за то, что был среди горбачевских холуев и подпевал? Наверно, ответ мы должны искать там же, где начинается клевета на русского патриота Александра Исаевича Солженицына.
В начале 90-х Губенко был под красным знаменем и портретами Горбачева – сегодня он под красным знаменем и портретами Сталина. Но душок один и тот же.
Приходится только удивляться, почему наш народ с такою легкостью попадает на удочку господ-товарищей вроде Губенко. В настоящее время развернута настоящая антисолженицынская истерия, подымаются вновь на щит давно опровергнутые обвинения и слова провокаторов. Ясно, что за этими информационными волнами лжи скрываются влиятельные заказчики. Самый же главный заказчик нам хорошо известен, «ибо он лжец и отец лжи» (Ин. 8:44).
Но с другой стороны существует опасность более утонченной дискредитации Солженицына. Я говорю о попытках некоторых политиков использовать имя и идеи Солженицына для осуществления своих по сути своей русофобских планов.
Мы же будем помнить и любить Александра Исаевича Солженицына таким, каким он действительно был в нашей истории. Заслуга его заключается не только в том, что он помог разоблачить ложь коммунизма, но и ложь Февральской революции.
Мы уже с вами вспоминали:
«Как не заметить, что в страдные отречные дни императора - ни один иерарх (и ни один священник) православной Церкви, каждодневно возносивший непременные за Государя молитвы, - не поспешил к нему поддержать и наставить?
Но ещё и при этом всём - не сотряслась бы, не зинула бы пропастью страна, сохранись крестьянство её прежним патриархальным и богобоязненным. Однако за последние десятилетия обидной послекрепостной неустроенности, экономических метаний через дебри несправедливостей - одна часть крестьянства спивалась, другая разжигалась неправедной жаждой к дележу чужого имущества - уже во взростьи были среди крестьян те убийцы и поджигатели, которые скоро кинутся на помещичьи имения, те грабители, которые скоро будут на части делить ковры, разбирать сервизы по чашкам, стены по кирпичикам, бельё и кресла - по избам. Долгая пропаганда образованных тоже воспитывала этих делёжников. Это уже не была Святая Русь. Делёж чужого готов был взреветь в крестьянстве без памяти о прежних устоях, без опоминанья, что всё худое выпрет боком и вскоре так же точно могут ограбить и делить их самих. (И разделят...)
Падение крестьянства было прямым следствием падения священства. Среди крестьян множились отступники от веры, одни пока ещё молчаливые, другие - уже разверзающие глотку: именно в начале XX века в деревенской России заслышалась небывалая хула в Бога и в Матерь Божью. По сёлам разыгрывалось злобное бесцельное озорство молодёжи, небывалое прежде. (Тем более оно прорывалось в городах, где безверие воспитывалось ещё с гимназической реформы 60-х годов. Знаю по южным. Например, в Таганроге ещё в 1910 году в Чистый Четверг после 12 Евангелий хулиганы нападали на богомольцев с палками, выбивали фонарики из рук.)
Я ещё сам хорошо помню, как в 20-е годы многие старые деревенские люди уверенно объясняли:
- Смута послана нам за то, что народ Бога забыл.
И я думаю, что это привременное народное объяснение уже глубже всего того, что мы можем достичь и к концу XX века самыми научными изысканиями.
И даже - ещё шире. При таком объяснении не приходится удивляться, что российская революция (с её последствиями) оказалась событием не российского масштаба, но открыла собою всю историю мира XX века - как французская открыла XIX век Европы, - смоделировала и подтолкнула всё существенное, что потом везде произойдёт. В нашей незрелой и даже несостоявшейся февральской демократии пророчески проказалась вся близкая слабость демократий процветающих - их ослеплённая безумная попятность перед крайними видами социализма, их неумелая беззащитность против террора.
Теперь мы видим, что весь XX век есть растянутая на мир та же революция.
Это должно было грянуть над всем обезбожевшим человечеством. Это имело всепланетный смысл, если не космический.
Могло бы, воля Божья, начаться и не с России. Но и у нас хватало грехов и безбожия.
В Константинополе, под первое своё эмигрантское Рождество, взмолился отец Сергий (Булгаков):
«За что и почему Россия отвержена Богом, обречена на гниение и умирание? Грехи наши тяжелы, но не так, чтобы объяснить судьбы, единственные в Истории. Такой судьбы и Россия не заслужила, она как агнец, несущий бремя грехов европейского мира. Здесь тайна, верою надо склониться.»
Февральские деятели, без боя, поспешно сдав страну, почти все уцелели, хлынули в эмиграцию и все были значительного словесного развития - и это дало им возможность потом десятилетиями изображать свой распад как торжество свободного духа. Очень помогло им и то, что грязный цвет Февраля всё же оказался светлей чёрного злодейства коммунистов. Однако если оценивать февральскую атмосферу саму по себе, а не в сравнении с октябрьской, то надо сказать - и, я думаю, в «Красном Колесе» это достаточно показано: она была духовно омерзительна, она с первых часов ввела и озлобление нравов и коллективную диктатуру над независимым мнением (стадо), идеи её были плоски, а руководители ничтожны.
Февральской революцией не только не была достигнута ни одна национальная задача русского народа, но произошёл как бы национальный обморок, полная потеря национального сознания. Через наших высших, представителей мы как нация потерпели духовный крах. У русского духа не хватило стойкости к испытаниям.
Тут, быстротечно, сказалась модель опять-таки мирового развития. Процесс померкания национального сознания перед лицом всеобщего «прогресса» происходил и на Западе, но - плавно, но - столетиями, и развязка ещё впереди».
Мы должны быть благодарны Солженицыну за то, что он помог многим освободиться от иллюзий Февральской революции. Но одновременно надо признать, что в своём анализе трагедии Февраля писатель допустил роковую ошибку. Он не принял и не понял главного героя и жертву тех событий святого Императора Николая Александровича. Более того, он убеждён, что именно Николай II своими ошибками привёл страну к катастрофе. У православно мыслящего человека возникает вопрос: «Как же так! Великий писатель, печальник Земли Русской не разглядел столь очевидные в наше время величие и святость Царя?»
Ответ, я думаю, мы найдём в биографии Солженицына. В годы молодости он был убеждённым комсомольцем и лишь война заставила его усомниться, а тюрьма – отказаться от коммунистических убеждений. Он всем сердцем уверовал в Господа. Бог сохранил Солженицына в ГУЛАГе, Бог исцелил его от рака, Бог уберёг писателя от смертоносного действия яда, вколотого кагебешниками; Бог явно вёл по жизни Александра Исаевича через огонь, воду и медные трубы, сделав его не только великим писателем, но и во многом религиозным проповедником.
Однако надо заметить, что после обращения своего Солженицын воцерковлялся очень долго и нелинейно. Уже в изгнании, в 1974 году Александр Исаевич признался о. Александру Шмеману: «Мне нужно вернуться, войти по-настоящему в Церковь. Я ведь и службу-то не знаю, а так, „по-народному“, только душой».
Но простой народной веры, не обременённой богословскими знаниями, явно недостаточно для того, чтобы понять смысл православной монархии и обязанности христианского государя. Характерно, что особыми почитателями подвига Царя-Мученика всегда являлись люди, глубоко не только внешне, но и внутренне воцерковлённые. Чтобы понять тайну Царя, надо проникнуться до глубины души духом христианского благочестия и святости Православной Церкви.
К сожалению, Александр Исаевич Солженицын задумал свои персонажи «Красного колеса» и во многом воплотил на страницах еще до того, как воцерковился. И в более поздний период он не решался расставаться с искажённым порой до неузнаваемости образом Царя. Поэтому ключ к пониманию русской трагедии им был потерян.
Мы знаем с вами библейскую истину: «Кого Бог любит, того и наказывает». Дерзну сказать, что наказание постигло за непочитание Царя-Мученика и Александра Исаевича Солженицына. Главный труд жизни для Солженицына – это эпопея «Красное колесо». Большую часть своего времени посвятил он многотомной книге. В интервью Станиславу Говорухину писатель говорил: «„Красное колесо“ написано не для литературных гурманов, а в расчете на самого простого человека. Я утверждаю, что любой простой человек, который захотел бы прочесть, прочтёт все десять томов и всё поймёт».
Увы, в эпопее "Красное колесо" нет того воскрешающего огня правды, как в «Архипелаге ГУЛАГ» и некоторых других публицистических выступлениях Солженицына; нет глубины «Круга первого», «Ракового корпуса» и «Матрёниного двора». Многие страницы «Красного колеса» удивительно написаны, некоторые, несомненно, имеют печать гениальности, но в целом многотомный роман получился тяжеловесным и неудобочитаемым. Как точно заметил В. Максимов, «Красное колесо» Солженицына – «сокрушительная неудача, вместо живых характеров ходячие концепции».
Что ж, пусть эта неудача, духовная ошибка Александра Исаевича Солженицына поможет нам ещё раз осознать важность почитания святого Царя-Мученика, важность памятования слов Священного Писания: «Бойся, сын мой, Господа и Царя, с мятежниками не сообщайся» (Притч. 24:21), и ещё: «Даже в мыслях твоих не злословь Царя» (Эккл. 10:20)».
Обратимся теперь к дневниковым записям протопресвитера Александра Шмемана. В них мы можем увидеть неизвестного Солженицына и почувствовать, какие переживания испытывал Александр Исаевич после своего изгнания. Первая встреча Солженицына и отца Александра Шмемана произошла 28-31 мая 1974 года в Швейцарии. Там тогда после высылки из СССР жил и работал писатель.
Протопресвитер Александр Шмеман (1921-1983) родился в Ревеле в семье русского офицера. Обучался в Русском кадетском корпусе. В 1945 году окончил Свято-Сергиевский православный институт в Париже. С 1946 г священник. Один из создателей т. н. Американской Православной Церкви. Известный богослов. Болел за судьбы Церкви, указывая на многие пороки современной церковной жизни, но в то же время заслуженно подвергался суровой критике со стороны выдающихся мыслителей РПЦЗ, поскольку о. Александр был не чужд модернизма и экуменизма. Умер от рака, с христианским мужеством перенося страдания. На протяжении многих лет проповедовал на «Радио Свобода» и, хотя передачи глушились, радиопаства о. Александра была очень многочисленна в СССР.
«Среда, 22 мая 1974 . Отдание Пасхи
Вчера – весь день в Нью-Йорке. Разговор с таксистом-поляком: "В Америке слишком много свободы…" А в России – слишком мало. И то, и другое правда, но как решается это уравнение? И опять мне кажется, что прав Солженицын: свобода без нравственного этажа – сама себя разлагает. Этой свободе "учат" в университетах: страшная судьба женщин, погибших в Лос-Анджелесе в перестрелке с полицией, – все как одна "радикализировались" в университете.
Четверг, 23 мая 1974. Вознесение (до Литургии)
Вчера, после всенощной, исповеди. Каждому то же самое: освобождаться от пут мелочности. Мелочность – души, отношений, интересов, "забот" – не только мешает Богу в душе, она и есть сущность демонического. Падший мир – это, прежде всего, мир "мелочный", мир, в котором не звучит высокое. В нем и религия непременно становится мелочной. Искажение христианства не от "ересей", а от "падения". Падение – вниз, а внизу – мелочное.
Я хотел бы написать для себя, по возможности – абсолютно правдиво, в чем моя вера. Осознать тот строй символов – слов, настроений и т.д., что ее – во мне и для меня – выражают. Единственный важный вопрос: как объективная вера становится субъективной, прорастает в душе как вера личная? Как общие слова становятся своими ? "Вера Церкви", "вера Отцов" – но ведь тогда только и живет она, когда становится своей.
Суббота, 25 мая 1974
Два дня до отъезда к Солженицыну. Нарастание внутреннего волнения – "каково будет целование сие…". А тут еще звонок за звонком – скажите С., передайте С., внушите С., попытайтесь убедить С., спросите С. Письмо от Никиты: "С. издерганный…" Изгнание для него гораздо труднее, чем могло казаться сначала. Нетерпеливый. Требовательный.
И все же – хорошая тишина внутри, мир. Будет то, что нужно и как нужно.
Понедельник, 17 июня 1974
Вчера вернулся из Европы. Сначала – с 28 по 31 мая – у Солженицына в его горном уединении, вдвоем с ним все время. Перепишу сюда записки из моей книжечки, которые я набрасывал там, каждый вечер. И уж только потом, может быть, смогу подводить "итоги" этим – самым знаменательным – дням моей жизни.
Потом – Париж, съезд Движения, неделя суеты, встреч, разговоров.
А с 10 по 15 июня с Льяной в Венеции, в золотом свете этого удивительного города. Такой "anticlimax" солженицынским дням… В Венеции же прочел второй том "Гулага".
"ГОРНАЯ ВСТРЕЧА"
(переписано из записной книжки, которую я брал с собой в Цюрих)
"Горная встреча" – из надписи, сделанной С. на подаренном мне карманном "Гулаге": "Дорогому о. А.Ш. в дни нашей горной встречи, к которой мы давно приближались взаимным угадыванием…"
Вторник, 28 мая 1974
В десять утра начинаем спускаться к Цюриху. Идет проливной дождь. Несмотря на бессонную ночь в аэроплане, чувствую себя бодро, но странно: "регистрирую" все мелочи, все вижу, а дальше все упирается в: "сейчас еду к Солженицыну!" Сейчас. И потому – запомнить все, по отдельным кускам времени: как я стою в ожидании багажа, как я жду такси, и вот – едем… Дождь, улицы, улицы, повороты. И вдруг: Stapterstrasse 45. Запущенный садик, незапертая калитка. Огибаю дом. Звоню. Et voila: открывает дверь А.И., и сразу ясно одно: как все просто в нем…
Среда, 29 мая 1974
Sternberg. Zurcher Oberland
Вчера глаза слипались, заснул. Сейчас семь утра. Наверху копошится А.И. Перед окном горы и небо. Вчера – в Цюрихе, при встрече, – все подошли под благословение, особенно усердно Ермолай. Чаепитие. Я: "У меня такое чувство, что я всех вас так хорошо знаю". Жена Наташа: "А уж как мы Вас знаем…" Мать жены – Екатерина Фердинандовна, тоже простая и милая.
Первое впечатление от А.И. (после простоты ) – энергия, хлопотливость, забота. Сразу же: "Едем!" Забегал, носит свертки, чемоданчики. Чудная улыбка. Едем минут сорок в горы. Примитивный домик, беспорядок. Вещи – и в кухне, и на письменном столе – разбросаны. В этом отношении А.И. явный русский интеллигент. Никаких удобств: кресла, шкапа. Все сведено к абсолютному минимуму. Также и одежда: то, в чем выехал из России. Какая-то кепка. Офицерские сапоги. Валенки.
"Мне нужно столько с Вами обсудить" (обсуждение подготовлено, продумано: список вопросов на бумажке).
О Церкви: "Знаете что: я буду "популяризатором" Ваших идей".
Об "Узлах": прочитать (в рукописи) все, что написано о Церкви. "А я исправлю, если нужно…"
Об эмигрантских церковных разделениях.
О "Вестнике".
О еврейском вопросе.
Отец Александр Шмеман и А.И. Солженицын.
Четверг, 30 мая 1974
Вчера – весь день вместе. Длинная прогулка на гору. Удивительный, незабываемый день. Вечером, лежа в кровати, думал о "несбыточности" всего этого, о сказочности. Но только потом пойму, вмещу все это…
Дал мне прочитать – в рукописи – главы второго узла: пятую, шестую, седьмую, восьмую. Разговор Сани Лаженицына со священником: о старообрядчестве, о церковных реформах, о сущности Церкви, о христианстве и других религиях…Пятая глава мне сначала не понравилась: как-то отвлеченно, неживо, книжно… Сразу же сказал А.И. Принял. Но шестая, седьмая, восьмая – чем дальше, тем больше захватывают. Он все чувствует нутром, все вопросы ставит "напробой", в основном, без мелочей. Потом последняя глава – шестьдесят четвертая. Исповедь. "Это все, Вы увидите, Ваши идеи…" (Насчет моих идей – не знаю, но глава прекрасная.)
Страстное сопротивление тому, что он называет "еврейской идеологией". (Евреи были огромным фактором в революции. Теперь же, что режим ударил по ним, они отождествляют советское с исконно и природно русским.) Попервоначалу можно принять за антисемитизм. Потом начинаешь чувствовать, что и тут – все тот же порыв к правде , затуманенной, осложненной, запутанной "словесами лукавствия". (Все это потом развить.)
Дает читать статьи для нового сборника с Шафаревичем. Новая перспектива о России и ее истории… Народ. Все заново, все по-новому. Что-то стихийное.
Страшно внимательный. Обо всем заботится. (Неумело) готовит, режет, поджаривает. Что-то бесконечно человечески-трогательное. Напор и энергия.
О России все говорит: "тут". Запад для него не существует. Никакого интереса.
Не любит всего петровского периода. Не любит Петербурга.
Пастернак: "Не имеет никакого отношения к России…"
"Любимый мой праздник – Троица…"
Хочет жить в Канаде. Устроить "маленькую Россию". "Только так смогу писать…"
"Всю мою жизнь за успех в главном я платил неудачами в личной жизни". Рассказ о первом браке.
"Я знаю, что вернусь в Россию". Ожидание близких перемен. Уверенность в них.
Абсолютное отрицание демократии.
Признание монархии. Романовы, однако, "кончились еще до революции".
Невероятное нравственное здоровье. Простота. Целеустремленность.
Носитель – не культуры, не учения. Нет. Самой России.
"Подлинный подход ко всему – в самоограничении…"
"Религия – критерий всего" (но это "утилитарно" – для "спасения" России…).
"Вестник РСХД" (108-110) – с его карандашными пометками. На стр. 30, в моей статье о Евхаристии (о перерождении эсхатологии) – приписано сбоку во всю длину абзаца: "поразительная картина".
Целеустремленность человека, сделавшего выбор. Этим выбором определяется то, что он слушает, а что пропускает мимо ушей. Слушает, берет, хватает то, что ему нужно. На остальное – закрывается.
Зато – внимание к конкретному: постелить кровать, что будете есть, возьмите яблоко…
Несомненное сознание своей миссии, но именно из этой несомненности – подлинное смирение.
Никакого всезнайства. Скорее – интуитивное всепонимание.
Отвращение к "жеманной" культуре.
Такими, наверное, были пророки. Это отметание всего второстепенного, сосредоточенность на главном. Но не "отвлеченная", не "идейная", а жизненная (развить: см. гл. 64 второго узла).
Живя с ним (даже только два дня), чувствуешь себя маленьким, скованным благополучием, ненужными заботами и интересами. Рядом с тобою – человек, принявший все бремя служения , целиком отдавший себя, ничем не пользующийся для себя. Это поразительно. Для него прогулка – не отдых и не развлечение, а священный акт.
Его вера – горами двигает!
Какая цельность!
Чудный смех и улыбка.
"Представьте себе, мой адвокат все время отдыхает". Искренне удивлен. Не понимает (как можно вообще "отдыхать"…).
"Мы с женой решили: ничего не бояться". И звучит абсолютно просто. Так решили, так и живут… Никакой сентиментальности по отношению к семье и детям… Но говорит с женой по телефону так нежно, так заботливо – в мелочах…
Сижу за его столом, на котором хаос несусветный. Подернутые утренним туманом горы. Колокольчики коров. Блеянье овец. Цветущая сирень. Все это для него не Швейцария, не Запад, он целиком – "там" ("тут", как он говорит). Эта точка – анонимная на земном шаре: горы, небо, звери. Это даже не кусок России. Там, где он, – там сама Россия. Для него это так ясно, что ясным становится и мне.
Легкость, с которой он отбрасывает все ненужное, все обременяющее.
В том же костюме, в котором его выслали. Никаких удобств – лампы, кресла, полок. Но сам прибивает мне гвоздик для полотенца. Но он не "презирает быт". У него все – внутри.
В феноменологии "великого человека", прежде всего, чувство стихии . В эту стихию вовлечено все, что его окружает, все мелочи (парное молоко, зеленый лук…).
Ничего от "интеллигента".
Не вширь, а вглубь и ввысь…
О людях:
Синявский: "Он как-то сбоку, несущественен…" (о "Голосе из хора").
Набоков: ""Лолита" даже неинтересна. Все же нужно будет встретиться. ‹…› Если бы с таким талантом!.."
Архиереи: Антоний Блюм – понравился. Антоний Женевский – не понравился. Иоанн Шаховской – бесцеремонно ворвался, как и его сестра. Ничего не видит в его писаниях. Антоний Блюм – понравился, но "разве его протесты достаточны?" Антоний Ж. Георгия Граббе не принял (или не пришел?). Нравится карловатский батюшка в Цюрихе.
Возмущение булгаковской статьей о еврействе в "Вестнике" – "разве это богословие?.."
Длинная прогулка по лесу и по холмам. Длинный разговор – уже по душам – обо всем: о вере, о жизни…
Вдруг острое чувство, вопрос: сгорит он или не сгорит? Как долго можно жить таким пожаром?
Говоря, собирает цветы: полевые желтые тюльпаны, дома долго ищет, куда бы поставить (на следующий день не забудет отвезти жене).
С гордостью показывает свой огородик (укроп, редиска, зеленый лук…).
Подробный рассказ о своем Фонде, завещании. Мечта употребить деньги на Россию. Ему действительно ничего не нужно, и в этом – никакой позы.
Слова о Канаде: как будет там ездить верхом на лошади.
И снова – со страстью – о евреях! Почти idee fixe: не дать им еще раз заговорить нас своей идеологией. Но, вот, надо признать, что и тут – правда и простота. Когда евреи увидели, что ими в значительной степени созданный режим не удался и по ним же – в лице Сталина – ударил, они "перестроились": это режим русский, это русское рабство, это русская жестокость… Отсюда – недоверие к "новым": все они антирусские в первую очередь.
Вечером – длинная исповедь наверху в его комнате. Закат за окном.
"Пройдемся в последний раз". Так дружески. Так любовно.
Удивительные по свету и радости, действительно – "горные" дни.
"…у меня в "узлах" три прототипа (то есть в них я вкладываю себя, пишу о себе) – Воротынцев, Саня Лаженицын (был еще Саша Ленартович, да безнадежно разошлись…) и… Ленин! У нас много общего. Только принципы разные. В минуты гордыни я ощущаю себя действительно анти-Лениным. Вот взорву его дело, чтобы камня на камне не осталось… Но для этого нужно и быть таким, каким он был: струна, стрела… Разве не символично: он из Цюриха – в Москву, я из Москвы – в Цюрих…"
"Мне нужно вернуться, войти по-настоящему в Церковь. Я ведь и службы-то не знаю, а так, "по-народному", только душой…"
Будут ли у меня в жизни еще такие дни, такая встреча – вся в простоте, абсолютной простоте, так что я ни разу не подумал: что нужно сказать? Рядом с ним невозможна никакая фальшь, никакая подделка, никакое "кокетство".
Прот. Александр Шмеман и А.И. Солженицын. Декабрь 1976 г.
Среда, 5 июня 1974. Париж
Последняя запись (30 мая) была сделана вечером, в канун отъезда из Штернберга. Следующий день, пятница 31-го, останется, конечно, навсегда незабываемым. Утром рано за нами заехала Екатерина Фердинандовна. Спуск в Цюрих. Подготовка Литургии. Исповедь Наташи и Мити. Литургия. После Литургии А.И.: "Как хорошо так, как близко, как доходит все…"»
Комментарии
Оставьте комментарий